Склоняюсь, в тревоге себя забыв:
– Не ушибся, сынок?
Поднимает глаза, и вижу: отошла печаль, поборолась. Крестится.
– Да мне у реки будто кто-то в белом померещился. Благослови вас Господь, матушка.
Старец это был, думаю. Кто ж еще.
У дома муж поправляет забор. Просит прийти, побыть поблизости. Набираю тарелку творога, посыпаю черникой, поверх немного сахара. Черника только пошла, говорят, она начинается как раз, как пора снимать рожь. Молока кружку полную беру с собой. И выхожу во двор.
Ем понемногу, так, чтоб каждую ягодку чувствовать. С мужем разговариваю и смотрю, что в мире делается.
А в мире птичка нацелилась на некрупную бабочку. Бабочка перелетает, птичка с ветки липы следит за ней пристально. Наконец, бабочка села на траву, тут птичка – раз, летит вперед низко. Но между ними кот распластался в траве. Бросок – и лапа кота касается крылышка птички.
Бабочка улетела, ничего не заметив. Птичку как будто отбросило – не ожидала.
А я сижу и думаю: когда и я, словно глупая птичка, в охоте за малым не заметила страха большего?
Вкусен творог, прикрываю глаза. Сижу, покачиваясь.
– А правда, что вам вчера поп машину святил?
Киваю соседям.
– Что, так и благословил: «и возницу, и колесницу»?
И рассказывают соседям, что пришли к ним из дома напротив. А те дальше.
Вдруг бушевание крыльев – и с дальней березы в воздух вздымается стая птиц. На минуту закрыли небо.
А кот уже снова занят. Он встретил ребенка жабы и пихает его лапой. Жабенок не как лягушонок, он совсем не умеет прыгать. Дрожит квадратной головой, и так, дрожа, цепенеет. Бестолковый детеныш жабы не может ни бежать, ни драться. Надо кота из схватки изъять: выходит не очень честно, и я его забираю. Иди – говорю – к ежонку, это будет куда интересней. Вон он бродит в углу, где сено.
Под березой растет волнушка, у нее крупная шляпка прикрыта желтым листком. Крыжовник в кольчуге колючек еще и оброс крапивой. Совсем как детеныш жабы, которому не убежать.
Если в плохую погоду сесть за руль машины, то даже чтобы поехать в село, начинаешь думать, как их оставить. Но отцу показалось, что он болен, вот он и роздал множество указаний. Сыновья взялись стучать молотками, дочери поленились ехать, а мне развлечение, я и собралась.
Машина ползет тихонько под низким небом. Нет, это не небо – взвесь. Лиловая взвесь, инопланетный клейстер из специальной картошки, в которой один йод, а крахмала совсем не осталось.
Какие странные чувства я переживала, глядя в окно машины… То вдруг у меня жизнь моя мелькать начинала страница за страницей, то по непонятной причине я засыпала на секунду, и вот пульсировала так: жизнь – сон. Жизнь-сон. Вся жизнь прошедшая. Хотя, что это я: «вся». Разве ж мне всю собрать. Я и части не соберу, хоть кажется, что огромная. Я ехала и думала, сколько же всего. И отчетливо понимала, что завершается некий этап. И с отпуском это не связано совершенно. Просто время вышло и надо перевернуть следующую страницу, а я никак. Потому и мелькает прошедшее, что я его веером перед собой расправляю, не имея решимости заглянуть в уже наступившее будущее.
Я думала, что обязательно опознаю нечто новое. Чувствовала, что должна. Казалось, оно вот-вот выпрыгнет из-под колес или замаячит утекающим зайцем, но я успею его рассмотреть.
Приехала в село, устала, словно полдня пути. Мужнину записку продавцу хозтоваров протянула, он в багажник машины что-то покидал, я расплатилась и спустилась к реке. И вдруг прямо на меня идут три пьяницы.
