Ищу свое имя.
На улице стук.
– Что ты делаешь с сундуком?
– Я его собираю. Рассыпался.
Сундук живет в пристройке, хранит в себе ветки для растопки печи. Видно, и сам захотел в печь, так нет, пожалуйте в строй.
Зной. Из тени смотрю за реку. Нет Старца.
У имен, как у одежд, есть свои рассказы. Мое имя – о распятии, о том, что распахнутого не скрыть. Раскиданное оно, простертое, приговоренное. Такое имя – долгий крик. А по центру оно словно прибитое.
Распятия, видно, тоже бывают разные.
– А креста-то не носишь, – вчера в храме мне женщина говорит. – Что ж нет на тебе креста?
Нет на мне креста. Во мне крест.
Вчера вдоль дороги, смотрю, мужик молодой раздетый бежит, кровь свою перегнать старается. А чуть дальше старушка идет – в платочке, в кофточке. Кровь у нее уже и не движется, еле ползет, почти дошла. А старушка вовсе не печалится: пожила и ладно. Как кровь дойдет, так и Бог простит.
Мне бы имя прикрытое, чтоб хоть в нем передышку найти. Назвала бы мать, как хотела, Марфой, так я б не стыдилась. Назвал бы отец, как хотел, Жизнью, так я б не боялась. А так живу, руки не поднять, любую стрелу встречаю сердцем. Раньше были такие подушки для игл, их прикрепляли к гвоздику. Висит на гвозде сердечко. Все иголками усыпано.
И хорошо. Все использовать по назначению правильно.
Благодатный край, жарко, даже птицы примолкли. Как назвали, так и живу, как хотели, так и думаю.
– Принеси мне клюквенный сок?
Принес. Выпила.
Как ты красиво плетешь, паук, просто мастерски. Сколько я встречала таких паутин – крепко держится, не сметает никто, всяк побаивается. Вот и мы нашей паутины не трогаем. Не из страха, а из сочувствия.
– Здравствуйте! Можно нам к вам за яблоками?
Бегут мальчишки, корзинку тянут. Яблоки крупные, чуть вязкие, у каждого красный матовый бок.
– А вы почему не едите яблоки?
– Разве ж нам съесть столько-то? Вот и приглашаем помощников.
– А у нас еще друзья есть!
– Зовите всех.
Полный двор детей, все по яблоки. Яблони две всего у нас, обе старые. Росли рядом, а судьбы разные. Одна расщепилась стволом, ветви к земле прилегли, не яблоня – шатер. Вот на ней как раз яблоки красные, сладкие. Вторая с крепким стволом, одичалая. Стоит, другой не чета, красуется. Только плоды у нее горькие, ни на что не пригодные.
Киваю. Я в жизни такое видела.
Дети рядом собирают красные яблоки, а зелеными горькими друг в друга кидаются. Смеются и катаются по земле вместе с яблоками.
Имени не нашла. Раз так, слушаю свою кровь. Идет не спеша.
Река на зной не сетует, течет себе, нежится. Отогревается. Она – сама красота: манящая и каверзная, опасная и неизвестная. Говорят, жизней она унесла, что ни век – свой счет.
Плыву неторопливо. Вода у берега чуть не горячая, а дальше, вглубь – разная. То теплом обдаст бока, то холодом, а то льдом, словно я в проруби.
Да вот еще водоросли. Будто кто-то со дна реки вдруг обнимет тебя, схватит за ногу, оплетет, потянет вниз. Но чем дальше плывешь, тем волшебней она, красота.
Берега местами пологие, а кое-где обрывистые. И деревья с обрывов растут, припадая к реке. Тянутся над водой березы, долгие, как навесные мосты. Только вот каждый мост такой ведет в никуда. А вон та осина с красной верхушкой склоняться даже не думала. Над гибкими деревьями стоит надзирателем.
– У нас к тому берегу столько машин приезжает с туристами! Только вот разбросают все, намусорят, ничего не приберут после себя. Это что за люди-то выросли!
