– Сегодня выше сорока жара была.
– Ненадолго.
– Сказали?
– А что говорить. На пороге август.
И правда, скоро август. Да и отпуск наш на исходе. Сегодняшний вечер, завтра день – пора и честь знать.
Приготовила угощенье, стол накрыла, украсила.
Полулежа покачиваюсь на качелях, любуюсь на лазоревые небесные шары, жара еще днем над рекой их надула в воздухе, и в них отражаются и лес, и сама река, как будто в небо опрокинулся мир. Сейчас шары немного поблекли, но еще ярки, разве что приспустились слегка, приблизились к земле. Жара катит их над дальним лесом, сжимает, вытягивает слегка. А если голову наклонить вбок, то и вовсе картина чудесная. Небесные шары тогда от солнца розовые и словно плывут на меня. И я в них.
Последние несколько дней пастух гонял стадо другой дорогой. Тут поле все отдало, обновиться ему надо, значит, пора стаду на новый выгон. И вот я в закат смотрю, а внутри желтой травы, у корней, зеленеет. Так бывает у женщин с крашеными волосами, когда отрастают природные.
А вон священник полем движется, подрясник летит, шаги иеромонаха широки, но медленны. И мы идем к воротам – встречать.
Священник к нам, а соседи к изгородям. Но мы прошли в дом. Осмотрелся он, молитву свершил, сели трапезничать.
О чем говорим, о том говорим, а я слушаю и думаю. О его судьбе, о его матери, о своих сыновьях. О сельском приходе, о женщинах-молитвенницах, о мужиках местных, которых середина от себя к краям отбрасывает.
– В окопах неверующих нет, – говорит мужу батюшка. – В атаку любой идет, крестясь.
Вот, думаю, чего мужики хотят. Им войну подавай. Неужто мужикам русским так страшен мир, как их бабам война?
Я ему на тарелку подкладываю.
– Без царя нам никак, – кивает своим словам батюшка.
Никому нельзя, даже если кто-то так не думает.
Кот оставил затею бояться гостя и муху поймал.
– Ну и зверь у вас, целая рысь! Тяжелый на вид, а вон как прыгает.
Правда твоя, думаю. Не одно то взлетает, что легкое. И как-то там сейчас травница?
– Новые-то ставят вон какие памятники. А из-под большой могильной плиты как вылезешь?
Иной раз и в жизни придавит чем-то, что и впрямь не подняться никак.
– Это не люди его не хоронят, его земля не берет.
Что ж, если он так верует. Мужчины говорят, я помалкиваю.
А на улице соседи прогуливаются. В окошки заглядывают. Я тоже смотрю в окно. В небе как будто бы мыльные пузыри один за другим взялись лопаться. Занавеска задвигалась в первый раз за пять дней. Потянуло свежестью.
– Неделя всего – и Илья-пророк, – говорит батюшка. – На два часа сократится день. Скоро лету конец.
А может, еще погреемся.
– Смотрите, у ваших ворот белый пес. Ну а мне пора. Благослови, Бог, и дом, и трапезу.
Выходим, идем по траве, а ему кричат:
– А к нам не заглянете, батюшка?
– Сегодня поздно, разве что завтра.
– Мы вас будем ждать!
Священник в деревню пришел. Трава в целебной росе.
Ночь одарила долгожданной прохладой. Постель моя изголовьем к окну, подушка на подоконнике. Так и сплю, будто гуляю на улице. Просыпаюсь – щеки горят, будто всю ночь по лесам бродила. А сегодня еще и ветерок легкий, не жарко, не холодно, в самый раз.
– Хорошо-то как! Что же делать-то? Последний день. Может, кота помыть?
– Зачем его мыть? Вон он весь в росе, утром вымытый.
Последние дни в отпусках наших тут всегда сказочно хорошо. Словно край зачарованный все свои красоты представить на память спешит.
– А что это к вам вчера батюшка?
