– Поговорить о жизни, поужинать.
– Надо и нам позвать.
– И правильно, благодати в дом.
Птицы поднимают птенцов высоко, учат стайности. С березы в небо вся крона летит. Смотрю, только что поднялись птенцы, а уже толково строятся. Торопятся, век птичий короток.
А когда я летала со стаей?
Если было такое, то коротко. А посмотреть с другой стороны, так до сих пор с ней лечу.
Вишню рано желтым пометило. Что ни ветка, кое-где листья зрелые.
Вот созреешь одним в себе, а другим – никак.
– Возьмите салата к обеду, да вот еще зелени.
– А вам вот, попробуйте. Нам так очень нравится.
Урчит, блаженствуя в тени липы, кот. А под кучей, рядом с диваном, точно так же урчит лягушка. Да и с дерева слышится: «Уррр, уррр».
Мы, люди, такие разные, а ведь тоже порой в один голос поем.
Поднимаюсь в дом, собираться пора. Старый холодильник с раскрытой дверцей гремит, роняя лед.
И люди чаще сперва ударятся, а потом оттаивают.
Грохнул большим куском льда и на время притих холодильник. Только слышна капель – размеренно, гулко.
Вот без слез не оттаять и нам.
Иду набрать воды. Мы воду цедим сквозь сито. Крепим его на ведро, сверху шланг. А из шланга летят в сито наросшие за жару водоросли, что в темноте под домом бурно разрослись, а теперь сорваны с мест гонимой насосом водой.
Вот так, когда иным наполняешься, не забудь процедить.
Откуда у мудрецов их мудрость? От лишений? От таланта? Или просто от неведомого устройства, которое подключает человека к чему-то, о чем нам только гадать?
Вернусь и буду рассказывать, как мы тут жили. Придет ко мне кто-то, кто не был в этих краях, или кто побыл с нами, но коротко. Спросит:
– Почему когда ты рассказываешь свои сказки, то не называешь ничьих имен?
– Чтобы ты сам дал героям свои имена.
– И чтобы я мог придумать, какие они, ты не говоришь об одежде и цвете волос?
Собрать все, что знает живущий, затем все, к чему он стремится, и думать, и стоить догадки. Может, тогда сможем понять, что же такое он, человек?
– А если я буду кому-то пересказывать твои сказки, могу я сказать, кто ты?
Я размышляю. Там, где правят желания, даже самые искренние из них, вряд ли к мудрости подключишься. Она скрывает себя от тех, кто хочет кем-то казаться. Но если это неважно, и если внешняя жажда не выше желания истин, тогда мы имеем шанс. Все же мудрость я вижу безликой. Собранной из множества лиц.
– Можешь представить путника? Увидеть, как он идет по дороге, что-то, наверно, в руках держит. И, может быть, с дальней стороны реки ему машет Старец, счастливой жизни желает…
– Старец с согнутой спиной?
– Бог знает, как выглядел Старец. Ты сумел представить героя?
Кивнет, глядя перед собой размытым взглядом, и я тоже ему кивну, соглашаясь. Отвечу:
– Таков он и есть.
– Вы дела-то на закате не начинайте. А то погубите дело-то.
– Какое там начало, когда отпуск кончается.
– А как ваш кот в городе живет? Не просится?
– В городе он не знает, что можно на улицу выходить.
– Вот бы и нам иногда так.
У соседей напротив злобная собака на цепи. Закатывается лаем, кто бы ни прошел мимо. Но приехали отдыхающие и выпустили своего пса – крупного тихохода породы мне неизвестной. Пес огромен, а хвост у него таков, каким был бы у этих размеров зайца, только цвет зимний. Идет пес, ноги как у коня, голову несет, будто она не на мощной шее, а на бушприте в штиль.
Цепная собака заливалась лаем, а как увидела приезжего пса, так сразу поняла, что лучше молчать. Но и того мало – завалилась на спину. И вот жители дивятся, такая лютая собака, а поди ж ты.
