Марина Цветаева. Нетленный дух. Корсиканский жасмин. Легенды. Факты. Документы - страница 4

Впрочем, читать Аля научилась рано, лет с трех, сразу – словами, осмысливая их про себя, с помощью той же требовательно – нежной «Ма – ми». Сказки и волшебные истории они часто читали вместе. Это тоже было наградой за хорошее поведение, в"китайскую туфельку» которого, Аля если честно, не очень любила влезать, по ее собственному, позднему, признанию! Она писала позже, почти перед концом своего пути, со щемящим чувством потерянного и вновь обретенного в чреде воспоминаний, далекого детства:

Одна из гостиных в доме Марины и Сергея в доме в Трехпрудном переулке.

«Как запомнился быстрый материнский наклон мне навстречу, ее лицо возле моего, запах „Корсиканского жасмина“, шелковый шорох платья и то, как сама она, по неутраченной еще детской привычке, ладно и быстро устраивалась со мной на полу – реже в кресле или на диване, – поджав или скрестив длинные ноги! И наши разговоры, и ее чтение вслух – сказок, баллад Лермонтова, Жуковского… Я быстро вытверживала их наизусть и, кажется, понимала; правда, лет до шести, произнося: „не гнутся высокие мачты, на них флюгеране шумят“, думала, что „флюгеране“ – это такой неспокойный народец, снующий среди парусов и преданный императору; таинственной прелести балладе это не убавляло». (Ариадна Эфрон. «Страницы воспоминаний. Из самого раннего». )

«Ма – ми, Мариночка» читая ей, терпеливо разъясняла непонятные картинки, но иногда любознательная Аля ухитрялась объяснять всё и сама. Например, в четыре года дала такое «поэтическое» пояснение к иллюстрациям еще"старшего – страшного» для нее гоголевского «Вия», изображавшим панночку, семинариста, бесов и летающий гроб: «Это барышня просит у кухарки жареных обезьян!»

Марина немедленно забрала у расшалившейся дочери книгу, строго наказав не трогать ее без позволения, но столь непомерная живость воображения девочки так ее потрясла, что она записала толкование Али в свой дневник и рассказала в следующий же вечер гостям.

Записывала она за Алей всегда и многое: ее первые детские слова, дату первых шагов и первые осмысленные фразы. Даже не осмысленные, а глубокомысленные. Например, такую: «У меня тоже есть книга – Толстого Льва. Как Лев от любви задохся». (*Вероятно, после прочтения рассказа Л. Толстого «Лев и собачка» – автор.)

А потом за Алей уже не нужно было и записывать, к неполным шести она научилась писать по старой орфографии, и уже вполне самостоятельно вела свои первые детские тетради – дневники. В этих тетрадках, о которых она позже отзывалась с присущей ей насмешливо – строгой мудростью: «они, как скрижали и старинные хроники, всегда – повествовали!» – очень много яркого, неповторимого, мимолетного, переданного с непосредственностью, смелостью и непогрешимостью ребенка, окутанного очарованием открываемого им, ребенком, большого Мира.

В них, давних записях, прозрачно видна пленительная, нежная, сказочно мудрая душа. «Вечная душа Психеи», попавшая в тело девочки. Душа, жившая рядом с большим Поэтом. Берущая от него. И – дающая ему. Родная ему Душа. Душа с великолепным даром Художника, едва не загубленном в холодном, безликом восемнадцатилетии сибирских лагерей и поселений!

Многие из взыскательных читателей не верили позднее, что это были записи всего лишь шестилетней крохи, часто прозрачной от вечного недоедания в голодной, замученной смутами, затопленной разрухой, кровью и холодом Москве, настолько летяще – легка, точна, осмысленна, завершенно – прекрасна, великолепным русским языком написана была эта проза! Вот одна из самых ярких"детских новелл» Али (привожу ее, не сокращая):