Марионетки на ладони - страница 17



Дом был окружён чем-то, что с большой натяжкой можно было бы назвать садиком. Чахлые пучки прошлогодней травы, склизкие от растаявшего снега, неровными кучами лежали на земле, окружённые высохшим кустарником. Круглые клумбы были украшены обломками морских ракушек, успевших посереть и порыжеть от времени.

Я поёжилась и крепче обхватила свой саквояж. Как это место было непохоже на те крошечные уютные гостиницы, в которых мы останавливались, когда гостили во Франции! Неужели в Злондоне все отели выглядят подобным образом?

Но внутри здание оказалось ещё хуже, чем снаружи. Я не знала, на что первое обращать внимание: на куски штукатурки, валяющиеся прямо на полу, на шторы с подпалинами или на отвалившееся от лестницы перило. Ничуть не смущаясь убогой обстановки, швейцар заковылял по скрипучей лестнице наверх. Он и не подумал взять наши саквояжи или позвать мальчика-слугу, чтобы тот помог нам.

Наш с Козеттой номер представлял собой маленькую комнату, в которую влезал только старый рассохшийся шкаф и две кровати. Окно было так густо засижено мухами, что сквозь него едва проникал бледный солнечный свет. Я подозрительно принюхалась: воздух в комнате был тоже какой-то нездоровый.

– Н-да, – сказала Козетта, когда швейцар, скрипнув поясницей, поклонился и исчез, – вот это настоящая образцовая дыра!

– Пойдём отсюда, – попросила я.

– Уйдём обязательно, – заверила меня Козетта, присев на кровать, – только дождёмся заказчика. Не зря же мы с тобой тащились в такую даль! Чую, нам предстоит что-то интересное.

Я вздохнула. Пытаться переубедить Козетту, когда она чем-то увлечена, – пустое занятие.

Наверное, не стоит объяснять, чем мы занимались во Франции. Козетта была убийцей. Не случайной, а вполне себе закоренелой преступницей, которая умела метко стрелять и не испытывала ни малейшей жалости к своим жертвам. Впрочем, к её жертвам мало кто испытывал жалость: это были на редкость отвратительные люди. Козетта соблюдала своеобразный кодекс чести, избавляясь только от тех людей, которых лично она считала негодными для существования. От её красивой, но не знающей промаха руки гибли преступники, на которых суд отчаялся найти управу. Козетта расправлялась с ними легко и изящно, будто это были не живые люди, а пряничные человечки. Она была очень красивой, умной и смелой девушкой. И я гордилась тем, что она считает меня своей подругой.

Одобряла ли я «работу» Козетты? Да мне было всё равно. До встречи с ней я вообще не замечала никого вокруг, для меня существовал только один… ну хорошо, только два человека. Видимо, такова особенность моей души: я не умею любить всех понемножку. Если я кого-то полюблю, то это чувство захватит меня целиком. Остальные люди не имеют для меня значения – что они есть, что их нет. Это не значит, что я желаю им зла. Просто мы с ними живём в разных мирах.

Если бы меня хоть немного волновал вопрос, хороший ли человек я сама, то на него я ответила бы однозначно: нет. Возможно, в своей короткой жизни я и не совершила ничего слишком плохого, но и добра никому не принесла. Моя дорогая Хина умерла из-за меня. Я помогла Козетте расправиться с Бодлером, которого наняли, чтобы убить одного нашего общего знакомого. Я и теперь пыталась ей помогать, хотя толку от меня было немного. Я прилежно изображала туповатую, но преданную китайскую служанку Синь (тут мне даже играть не приходилось), но непосредственно к «работе» Козетта меня не допускала.