И вот вор пришел в уголовный розыск. Иван Сергеич выслушал его рассказ. Я тоже была под впечатлением. Сергеич сказал:
– В Париже есть один профессор, который делает такие операции. Не остается следа. Стоит бешеных денег. Кто ж тебя пошлет в Париж?
– Я отвернулась, – продолжала свой рассказ мама, – чтобы не видеть лица Кутепина. Вышла из комнаты и больше в МУР не возвращалась.
Я спросил:
– Если уж ты стала «муркой», неужели они так просто от тебя отвязались?
– Звонили несколько недель. Тогда я «призналась», что, когда уходила последний раз, выбросила в урну удостоверение угрозыска. Они мне: «Выпишем новое». Я набралась смелости и сказала: «Я снова его выброшу».
Ей предложили подать заявление об уходе из МУРа по собственному желанию, что она и сделала.
Талантливо игравшая на фортепьяно, мама озвучивала в первых лентах кино немые фильмы и предавалась неудержимому музыкальному фантазированию. И пошла в аккомпаниаторы в художественную гимнастику и там «оттянулась» в свободной своей импровизации, в небольшой степени согласованной с движениями гимнасток. Ее уволили. Она пошла сопровождать фигурное катание. От импровизации не отказалась.
Я помню долгие часы, проведенные на лавочке на катке под звуки маминых фортепьянных фантазий. Мы ждали ее на вмерзшей в лед лавочке и страдали от холода. Да и есть хотелось. Но это играла наша мама!
Не могу избавиться и от предыдущей картины, как мы сидим с братом вдвоем на матах в гимнастическом зале. Мама пока была еще не уволена и резвится на клавишах, а перед нашими глазами танцуют гимнастки.
– Лучше бы мама танцевала сама, – шепчет мне брат.
* * *
От мамы, мне кажется, Марку передалось упоение классической музыкой. Внешне будучи человеком, владеющим своими эмоциями, Марк безудержно, страстно любил слушать композиторов, чьи произведения играла мама: Баха, Вивальди, Моцарта, Бетховена, Шопена, Листа, Брамса, Чайковского, Шостаковича… В Москве я с подросткового возраста ездил с ним на международные турниры, в которых брат принимал участие, и каждый раз, садясь в машину, он включал классику. Это я помню очень хорошо. Когда я смотрел его поединки, мне казалось, что он их создает по ассоциации с музыкой, которую мы только что слушали.
И еще. Мама была гибкой, ладной, аристократичной, значительной. Маркизой. Марк был гибким, ладным, аристократичным, значительным. Маркизом.
* * *
Перехожу к прадеду, деду и бабушке. Берта Марковна – совершенно не похожа на стандартную еврейскую старушку, которая, по известной песне: «От старости согбенная детей кормила штруделем». Штрудель в семье изредка был, но его готовил другой согбенный маленький персонаж. А бабушка – высокая, стройная, с красивой проседью. Была по характеру очень строгой. Особенно строга она была в отношении, по ее словам, вредных привычек: не пить, не курить, не дружить с «хулиганьем» и держать в постели руки на одеяле, а лучше – за головой. Бабушка абсолютно царила в семье.
От бабушки, я думаю, Марку досталась внутренняя дисциплинированность и, я бы сказал, четкость. Четкость в мышлении, в словах и поступках.
Прадед по линии мамы был в Одессе фабрикантом орехового мороженого. Не знаю, как он относился к этому продукту, мы с братом мороженое любили до каждодневной от него зависимости. До одного момента. Однажды выиграли спор с приятелями Марка, съев на двоих полтора килограмма мороженого. Это освободило нас от зависимости на всю жизнь.
