– Ну всё, всё! – остановил его Владимиров. – Дискутировать будем потом. Я сейчас еду к Кан Шэну. Надо, наконец, определиться с вашей поездкой войска…
…Тридцатого мая радио Токио сообщило о том, что советские укрепрайоны на границе с Маньчжурией являются угрозой для безопасности Японии, и японское правительство не может на это не обращать внимание. И уже на другой день из Харбина прозвучало по радио заявление правительства Маньчжоу-Го о том, что войскам отдан приказ готовиться к «наступательной обороне». Что это означало, можно было только догадываться…
Уже поздно вечером Владимиров отправил в центр шифровку с донесением о происходящем в Маньчжурии, где японцы уже сосредоточили тридцать пехотных и танковых дивизий.
У самого правительства Маньчжоу-Го под ружьём было около трёхсот тысяч человек. Об этом сообщил Владимирову Кан Шэн. По его словам, Маньчжурское правительство могло мобилизовать ещё не менее миллиона человек.
Отправив шифровку, Владимиров вышел на крыльцо и за малым не столкнулся со стариком Чаном.
Старик сконфуженно улыбнулся, извинился, затем сказал:
– Я хочу попросить разрешение у хозяина завести собаку. Кухню надо охранять, двор надо охранять, – объяснил он. – Как холод придёт, с гор спустятся шакалы. Беда от них большая…
– Чан, я для тебя не хозяин. Это, во-первых. Ты просто работаешь у нас. И во-вторых, считаешь нужным завести собаку – заводи.
На следующий день во дворе на привязи у кухни появилась молодая собака. Посмотреть на неё вышли все.
– Как её зовут? – спросил Чана Долматов.
– Никак, – ответил тот.
– Никак – нет такой клички, – возразил Долматов. – Давайте назовём Шариком.
– А может Тузиком? – съязвил Южин. Кличка Шарик ему явно не понравилась. Хотя собачка была пушистая с короткими ушками и симпатичной мордочкой.
– Лучше Шариком, – продолжал стоять на своём Долматов.
– Тоже придумали! – вступил в спор Алеев. – Шарик… Тузик!.. Назовём лучше Рексом…
Пока шёл спор, собака испуганно поглядывала на столпившихся вокруг неё людей.
Спор неожиданным образом прервал старик Чан.
– Это девочка, – сказал он.
У Долматова, Алеева и Южина даже вытянулись лица. Глядя на них Владимиров рассмеялся.
Когда все успокоились, он предложил:
– Давайте её Машкой назовём.
Долматов разочарованно махнул рукой.
– Ну что это за собака… Был бы кобель – другое дело…
И ушёл в дом. За ним последовали Алеев и Южин.
Владимиров остался во дворе.
День был на исходе. Солнце уже потускнело и, окруженное горячим маревом, медленно опускалось к безжизненному горизонту, за которым расстилалась каменная пустыня. Где-то в горах противно затявкали то ли дикие собаки, то ли шакалы, словно, в подтверждение слов старика Чана.
– Там у них много нор, – сказал Чан. – Зимой от холода прячутся, летом от жары… Туда лучше не ходить…
Владимира взглянул на Чана. Маленький, худощавый с морщинистым лицом он выглядел лет на восемьдесят, хотя Владимиров знал: Чану не было и шестидесяти лет.
– Чан, – обратился он к старику, – мне сказали, что видели тебя у Кан Шэна. Ты сам к нему ходил или тебя вызывали?
Казалось такой вопрос мог смутить любого, однако Чан не смутился.
– Сам ходил, хозяин… – бесцветным голосом ответил он.
– Зачем?
Старик Чан ответил не сразу. Прошло не меньше минуты, прежде чем он заговорил.
– Мой сын у них в тюрьме сидит… За что, он не знает… Сказали отпустят, если будет хорошо себя вести… Он у нас с женой один остался. Было пятеро. Трое погибли во время похода сюда, один умер два года тому назад. Остался один… Если хотите, можете прогнать меня. Но поверьте мне – я им ничего плохого о вас не говорил и не буду говорить…
