– То есть как?! – сдержанно возмутился я, отобрал у него регистрограммы, пролистал ближе к финалу, нашёл на красной кривой пик и возразил:
– Ну вот же! Глобальный максимум, хорошо изолирован.
– Да. А после него что?
А и правда, подумал я, слушая заключение мастера:
– По кривой выходит, что это была всего лишь предкульминация.
– Ну-у, так наверное и было, – промямлил я, лихорадочно пытаясь припомнить…
– Так было бы, последуй за нею кульминация. А вот не последовала, – ядовито молвил Эм Ди.
– Оборвался сон.
И подумалось мне, что надо бы глянуть расшифровку видеоряда и проверить по таймингу, поскольку есть в этом нечто… Почему мне теперь кажется: я стоял на развалинах, предо мною в глянцевой луже похожий на раздавленного богомола циклоп, оружие рядом валялось. Я поднял… Нет. Ничего этого не было.
– Оборвался сон, – повторил я, заметив, что Эм Ди внимательно наблюдает за моей реакцией. – Не моя вина, что не дали досмотреть.
– Ваша. Сработала защита. И это не впервые с вами. В который раз Ратионис не даёт вам свихнуться от собственных переживаний. Не понимаю, почему вас до сих пор не…
– … разжаловали в моделлеры?
– Видимо, Ратионис…
– … ко мне неравнодушна?
– Полагаете, это смешно?
– Извините, мастер.
– Ума не приложу, что с вами делать. Незачёт. Не думайте, что это для красного словца. Я действительно не знаю, что делать. Вот с этим вот.
Он указал на регистрограммы, которыми я обмахивался, как веером. Я тоже не видел в сложившемся положении ничего смешного, поэтому бросил валять дурака и смиренно ответил:
– Я повожусь с кривыми, покручу тангенты. Может, если срезать пики и отжать воду…
– Смотрите, чтобы вместе с водой не выплеснуть… гм-м. Да, вот что ещё хотел вам сказать: когда тангенты крутить станете, обратите внимание на эту кривую.
– Это что? Лобные доли?
– Да. Слишком много внимания к диалогам. Интересно, с кем вы так бурно общались?
– С женщиной.
– Не похоже. Или это была очень уж непривлекательная женщина. Ладно, хватит с вас. Займусь вашим приятелем. Трудитесь, Шейдер, а я пока оставлю вас в подвешенном состоянии, но не обольщайтесь, мне кажется, ничего путного из этого сна не выйдет.
Мне захотелось проводить мастера язвительной репликой, но когда я подыскал слова, обнаружил, что его уже нет в комнате. Я аккуратно сложил регистрограммы, оставил на тумбочке, поднялся, глянул на опустевший стул. Больше всего мне хотелось схватиться за спинку, размахнуться и с разбегу швырнуть его промеж занавесок. Я взялся за спинку и аккуратно вернул стул на место. Не знаю, что случилось бы. Понятия не имею, что там, за фальшивым окном. Возможно, стул пробил бы его насквозь, вывалился наружу и с высоты скольких-то этажей… Можно, кстати, прикинуть. Бассейн – нулевой уровень, станция гиперпайпа – первый, выше рестораны, спортзалы, павильоны и офисы Ратионис – шестнадцать этажей делового уровня, потом жилой уровень – ещё сколько-то. Двадцать четыре этажа на табло в лифтах, что выше – я не знаю. И есть ли там вообще что-нибудь, может, и нет ничего, подумал я, оставив стул в покое.
Прошлёпал босиком в санблок – никак не могу привыкнуть к тому, что нету шлёпанцев! – думал при этом: плевать, есть ли что-то выше, и вообще, для решения задачи о выпавшем из окна стуле достаточно знать, что личная моя конура находится на двенадцатом этаже спальника, и это значит, что стул с отпечатками задницы мастера летел бы двенадцать плюс шестнадцать плюс ещё один, если предположить, что «Гиперпайп» пустили по поверхности – а зачем бы его стали закапывать? – итого двадцать девять или – не будем мелочиться! – все тридцать этажей промелькнули бы, пока стул на землю не грохнулся. И пусть бы земля была пухом неповторимому отпечатку мастерской задницы, аминь.
