– Доброе утро, Ким – сказал я.
Под мастера валял, но голос изобразить не получилось. Тогда я взял себе стул, мастерски поддёрнул штанины, уселся и добавил, потрясая своей регистрограммой:
– Вы, я вижу, опять за старое?
Ким зачем-то глянул в окно, потом на меня – зверем. Выпустил дверную ручку, ко мне направился. Видно было – дело серьёзное, угодили Алану Киму в чувствительное место.
– Э, Кимчик, ты шуток не понимаешь?
– Шуток?! – выцедил он. – Это тебе шутки?!
Навис надо мною, как экзекутор на допросе. Руки в кулаках. Похоже, зря я к нему. Или невовремя. Почему в окно тычет?
Ким сжатым кулаком с отставленным большим пальцем указывал через плечо на виртуальное заоконье. Пейзаж как пейзаж, тот же, что и у меня.
– Был у тебя мастер? – вкрадчиво осведомился Ким.
– Был. И отбыл.
– До меня или после?
– До. А что такое?
– Откуда тогда знаешь? Про старое, – спросил он, подцепив меня за воротник указательным пальцем.
– Ничего я не знаю! Втяни коготь, псих. Пошутить нельзя?! Эм Ди со мною каждый день так здоровается.
– Да? – Ким как-то сразу обмяк, отпустил воротник, выпрямился и снова глянул в окно.
Да что там у него? Почему всё время оглядывается?
– Значит, ты так-таки ничего и не знаешь? Про тот случай.
– Ну хватит, Алан. Вообще не понимаю, о чём ты. Тебе пейзаж не нравится? Разлитие желчи на почве профессиональной деформации?
Алан наш Ким, хоть и похож на барного вышибалу, в допроектной жизни был специалистом по окружению. Энвайронмент артист, так это, кажется, раньше называлось. Вечно ему Эм Ди на групповых сессиях выговаривал за эстетство и бессодержательность. Его сны статичны и созерцательны. Я смотрел парочку расшифровок, мне понравилось. А мастер говорит, трэш и пустопорожнее любование.
– Деформация, говоришь? – с обречённым видом разглядывая сосны и можжевельник, молвил Ким.
– Мгм. Мне, например, этот пейзаж нравится. У меня сегодня такой же. В комнате.
– Да? – оживился Ким. – Мой арт. И как впечатления? Что сделать захотелось, когда увидел? Первая реакция.
– Сначала на меня снизошло умиротворение, которое в ходе визита мастера перешло в новую фазу, и я чуть было не запустил в окно стулом.
– Не советую, – помрачнев, буркнул Ким.
– Почему?
– Без толку, я пробовал.
– Серьёзно? Стул в окно швырнул? Герой. И чем кончилось?
– Финансовыми потерями. Пять монет за разбитый экран и всеобщая ржачка на групповухе. Эм Ди учинил осмеяние. Усвоил, стажёр?
– Усвоил. Пять монет за экран. Недёшево. А за стул?
– Что ему сделается, – уныло проговорил Ким. Видно было, о другом думает.
– Он наружу не вывалился?
– Куда? Там глухая стенка. Тебе что, наши не рассказывали? Достали меня подколками. А, ну да. Тебя тут ещё не было. Слушай, Шейдер, ты же новенький. Может, хоть ты помнишь?
– О чём?
Я затаил дыхание. Кажется, не нужно подталкивать. Всё-таки чему-то я научился у мастера. Сейчас Ким спросит…
– О том, что с тобой было. До того как попал в проект.
– То есть как, что было? Конечно, помню. И ты помнишь. Сам рассказывал, что был художником по окружению, но потерял работу и…
– Нет. Я не спрашиваю, кем ты работал. Знаю, что кодером.
– Не кодером, алгоритмистом. Сколько раз говорить!
– Одна фигня. Я спрашиваю: что с тобою было? Что ты помнишь о жизни? Ну, чего вылупился?
– За такие вопросы, знаешь…
– Знаю. Можешь дать в морду, но сначала ответь: помнишь или нет?
– Да. Сегодня как раз снилось.
– Везёт, – вздохнул Ким, прошёлся бесцельно по такому же, как у меня, шкурному ковру, и вполголоса продолжил:
