– Как водичка?
– Хороша водичка, ну просто тёплый чай!
Двинули дальше, и тут дама позвала мальчика:
– Анжело, побежали!
«Анжело?» – в некотором смятении подумал я. Это же итальянское имя. Здесь? Откуда? Или родители так поиздевались над дитём, вырастет, будет Анжело Станиславович, например. Но нет, оказалось, мальчик из самой Италии, там живёт его мама, дочь той самой городской дамы, которую мы встретили у озера. Надо же, на двенадцать домов и двадцать человек, считая отдыхающих горожан, в деревню Попадьино судьба забросила двух несовершеннолетних французов и одного маленького итальянца. Вместе они составляли на тот момент 60% местного детско-юношеского контингента. Такая маленькая Европа в псковской глуши. Выяснилось, что Анжело жил у своего прадедушки и, по совместительству, нашего соседа Михаила Ильича Дегелева. Он очень любил приезжать к деду Мише, но мешала аллергия, начинавшаяся у него из-за сырости в старой, не топленной всю зиму избе. Потому что Ильич тоже стал почти городским жителем.
Как уже было сказано, в нашей деревне людей немного, некоторые приезжают только на лето, а осенью уезжают на зимние квартиры. Ильич принадлежал именно к этой категории жителей Попадьино. Жена умерла давно, ещё в 98-м году, и с тех пор он постепенно стал сворачивать хозяйство в деревне. Со временем дочь с мужем купили ему однокомнатную квартиру в престижном доме с видовыми апартаментами, где жили сами, и вниманием не обделяли. Тем более, что зять Серёжа рано потерял своих собственных родителей, и от старшего поколения у четы Шатихиных остался один Михаил Ильич. Каждую осень он устраивался в своём городском жилище и проводил там долгую питерскую зиму. Зять привозил продукты из магазина для нехитрой Ильичёвой стряпни, дочка Галя баловала разносолами собственного приготовления. Ильич коротал часы за чтением газет и телевизором, иногда навещал Галю с мужем. Мелкие домашние дела и курение сигарет поглощали остальное время. Покурить он любил на общем балконе этажа, откуда открывался прекрасный обзор исторической части Петербурга: тонкий шпиль Петропавловки и величественный Исаакиевский собор среди замысловатого переплетенья зданий и улиц.
Оттуда даже убогая гостиница «Ленинград» смотрелась как величественный круизный лайнер. Ильич наслаждался картиной, но ничто не могло заменить ему скамейку около веранды деревенского дома, с которой и видать-то только сараи да четыре соседних избы – хаты, как говорит тамошний народ. И дело было не в скромном обаянии сельской улицы и даже не в тишине, прерываемой только птицами. Там, в деревне, он жил у себя, сидел на своей скамейке около дома, построенного своими руками, около яблонь, которые сам сажал вместе с женой. Там он всё знал и всё умел, хотя теперь здоровье и не позволяло воспользоваться накопленным опытом и разнообразными навыками, но в городе он вообще путался в кнопках лифта, забывал где какие функции у микроволновки. Тут тоже всё было его, но не свое – чужое, принадлежащее какому-то другому миру.
Ильич обычно приезжал в Попадьино в мае. Из Питера поезд довозил его до районного центра, небольшого города с нерусским названием Невель, потом или знакомый подбрасывал до места – всего 9 километров оставалось – или такси подвозило. В деревне дел хватало: вначале привести в жилое состояние дом после зимы, хорошенько протопить его, проверить все другие постройки – баню, два дощатых сарая, металлический типовой гараж – за зиму обязательно что-нибудь оторвётся или отвалится. В саду тоже имелась работа – надо обрезать сухие ветки на деревьях, прореживать малину, которая каждый год норовит занять всё больше пространства, хотя бы перед домом сгрести и сжечь старые листья. От высадки картошки и других овощей Ильич быстро отказался. Ему они в таком количестве были без надобности, приходилось вызывать зятя с машиной, чтобы привезти урожай в Питер, и запастись им хотя бы на первое время (хранить-то всё равно негде). Сергей приезжал, но всякий раз посмеивался:
