Мать, как и следовало ожидать, с этими доводами согласилась, и в итоге я был избавлен от замаячившей было на горизонте футбольной карьеры.
Последней попыткой отца ввести меня в мир большого спорта стали шахматы. Тогда как раз проходили знаменитые баталии между Карповым и Каспаровым за мировую шахматную корону, и я увлекся этой игрой. Увидев мой интерес, отец возликовал и тут же определил меня в секцию шахмат при местном Дворце пионеров. Проходил я туда где-то с полгода, после чего шахматы мне смертельно надоели, и я, с грехом пополам приобретя в процессе занятий 3 разряд, завершил свою шахматную карьеру. Правда, потом в летних лагерях я периодически выигрывал разные чемпионаты (незатейливо разыгрывая каждый раз «Староиндийскую защиту» – единственное, чему успел научиться) и даже привозил домой какие-то награды в виде грамот, медных, алюминиевых или пластмассовых медалей. Отец был рад этим маленьким победам, хотя и не показывал вида, поскольку к тому времени уже окончательно отчаялся сделать из меня великого спортсмена. Похоже, он на меня вообще махнул рукой, поскольку не понимал, что это вообще за карьера, если она не связана со спортом. Известных спортсменов (и только их) он всегда считал «великими» и говорил, что «они вошли в историю», хотя я так никогда и не взял в толк, в чем именно их величие и что именно за история, в которую они вошли. Похоже, у нас были какие-то разные истории.
В отличие от отца, у матери был существенно иной взгляд на мою будущность. Впрочем, она тоже в свое время занималась спортом. Зимой бегала на длинных, будто ножи, коньках, а летом (в пору своей учебы в институте) периодически прыгала в высоту и даже толкала ядро на каких-то соревнованиях, о чем наглядно свидетельствовали фотографии в семейном альбоме. Круг ее чтения определялся в основном «дамскими» романами, поэтому настольными книгами у нее были собрание сочинений Жорж Санд и многочисленные произведения Анн и Серж Голон о приключениях небезызвестной Анжелики. Исходя из вышеперечисленного, какая-никакая тяга к прекрасному у нее имелась, поэтому примерно классе во втором она определила меня на занятия танцами в клуб имени Чкалова, располагавшийся недалеко от моей тогдашней школы. Занятия там вела пожилая дородная дама, внешне одновременно походившая на Фаину Раневскую и на Фрекен Бок из известного мультфильма про Карлсона. Она была такой же суровой и невозмутимой. Обучение (правильнее было бы назвать это дрессировкой) происходило успешно, в результате чего мы постоянно где-то выступали, танцуя всевозможные «Топотушки», «Барвинки» и «Тарантеллы» на разного рода елках, праздниках, утренниках и встречах с ветеранами. Через год или полтора я категорически отказался туда ходить, гордо заявив, что это «девчачье занятие». После чего демонстративно записался в секцию классической борьбы в располагавшемся неподалеку круглом и оттого сильно смахивавшем на планетарий спорткомплексе «Крылья советов». Еще через два месяца я с борьбой завязал, поскольку едва не надорвал себе пупок, пытаясь перебросить через голову прогибом один из тяжеленных манекенов, на которых борцы упражнялись, отрабатывая всевозможные приемы.
Однако приобщение к прекрасному на этом не закончилось. У матери, помню, был портрет Есенина, сделанный с известной фотографии, где он сидит с трубкой, о чем-то задумавшись. Ей портрет очень нравился. И вот как-то раз, отправляя меня в парикмахерскую, она сказала: «Скажи, пусть постригут под Есенина». Зажав в кулаке полтинник, я помчался за угол, где располагалась парикмахерская. Усевшись в кресло, я, как учили, заявил: «Под Есенина!» и потом с удивлением смотрел на вытянувшееся лицо тетки-мастера, которой, похоже, такой фасон не был знаком. В результате я был тупо подстрижен под «Польку» и отпущен на все четыре стороны.
