Марута - страница 5

Так это и шло, – осмотрительно, аккуратно, с удовольствием шло, причём безо всякого там драматического нарастания, – и так могло бы это длиться, я полагаю, ещё довольно долго, – когда б на горизонте не заблестела чешуя плотоядной рептилии.

Гниющие наркоманы, похожие на оживших мертвецов B-кинематографа, прочно сформировали теперь повестку дня, а их инфицированные язвы и гангренозное мясо, повисшее на жёлтых костях, привлекли к себе едва ли не больше общественного внимания, чем феодальные перебранки пожизненных телегероев, отхожий бюджетный юмор, и даже всю ту историю с религиозно-половыми вмешательствами в частную жизнь.

Вполне естественно, что меры запретов, преследований и пресечений, предпринятые проснувшимися крестоносцами от здравоохранения (которые ещё не разучились обращаться с утюгами и паяльниками), лишь породили кое-где серьёзный дискомфорт, по сути ничего не изменив, зато теперь все эти мертвящие «ПЕРЕЧНИ ПСИХОТРОПНЫХ» и «ПРИКАЗЫ О ПОРЯДКЕ ОТПУСКА ЛЕКАРСТВЕННЫХ» – отразились уже лично на мне, вынужденному преждевременно поздороваться с гражданином Героином, океаническими течениями наводняющим государство, выдавшее мне паспорт.

Наверное, предполагаемый читатель уже настроился на соответствующий лад, предчувствуя знакомую развязку, столь свойственную сталкерам панельной безысходности (дали попробовать… если б я знал…), которые желают всё и сразу, а получают только гнойные абсцессы да смешные культи по локоть, или, как вариант, проплавав часик в тёплой передозировке, лишаются в итоге доброй трети клеток мозга (ы-ы, йэшыб йа жнау!) – так вот уж нет, не будет этих мрачных штампов, достаточно вещей куда более любопытных.

Так, например, один мой давний знакомый, сторчавшийся студент фармацевтического факультета, – не так давно умерший от остановки сердца, будучи (в рамках терапии) заживо похороненным где-то в Башкирии, на задах новаторского центра по избавлению от наркотической зависимости, – до самых поздних пор писал мне какие-то совершенно необъяснимые письма, в которых (как пропускала это местная цензура?) сначала просто жаловался на невыносимые – почище восточных тюрем – условия, леденящие кровь процедуры и странных отцов-настоятелей, затем как-то внезапно съехал в потёмки дремучей конспирологии, заквашенной на уродливых патологиях мертворождённого славянского Райха, и тут – вдруг ошпарил меня намерением поступить, долечившись, в Органы… Дальнейших писем я уж не читал, хотя их было много.

А в моей жизни тем временем появился некто Иван, на первых порах втридорога продававший мне остатки прежней роскоши, заботливо скупленные им со всех районных аптек за пару недель до введения запрета, чтобы позднее, улыбаясь как Будда, бережно переключить меня на свой основной выгодоприносящий продукт.

Ох уж мне этот Иван! Его на редкость ханжеское обхождение с самого начала вызывает у меня какую-то бойкую, подростковую злость. Даже на примитивное «как поживаешь?» он отвечает этаким расползшимся «презамечательнейше», а рискнув спросить, к примеру, «чем ты занят?» – обязательно услышишь высокопарную сахарность наподобие: «пребываю в состоянии глубокой эйфории…» И произносится это так, будто каждое его слово как минимум застывает в вечности величественным афоризмом – изысканной пищей для умов грядущих поколений. Душный, приторный, церемонный хорёк. Сам способ его общения сродни дорожному стоянию в забитой маршрутке, увешанной слащавыми «ёлочками». А как он любит притом, схватив с неосторожных уст иное, невзначай вылетевшее словцо, дождаться наилучшего случая и с подлым наслаждением хлестнуть им по глазам! Как любит он ковыряться в соседских недостатках, щипать за нарывы, глумиться над чужими ошибками! А ведь это он когда-то ронял из окна помидоры на плечи беспечных прохожих, смеялся за спиной поскользнувшегося старика и воровал пеналы у раздражительных половозрелых одноклассниц, с гиканьем хватая их за волосы; именно он дотошно прижигал клавиатуру соседского лифта и огнеметал спичками по свежевыбеленным потолкам, это его следы увековечены в тротуарном бетоне, это он зубоскалил над судьбой Белого Бима и тайно отравил сестринского хомячка; должно быть, этот же условный он, скрываясь за чужими плечами, старательно метил камнем в растерянного Христа.