Тонкая рука Марьяны снова шарила на крыльце, пока не наткнулась на письмо. Подняла его к глазам – и в который раз разнеслось по всей округе:
– А-а-а-а-а!.. А-а-а-а-а!..
Бабка Фрося еще раз набрала ковшиком воды и вылила на Марьяну. Та вздрогнула, шевельнулась и, заваливаясь набок, сползла со ступенек крыльца в рыжую, выгоревшую от июльского солнцепека траву.
Охая и крестясь, бабка Фрося засеменила домой.
Через минуту-другую из ее покосившейся избы выскочил внук Женя, и его огненно-рыжая голова замелькала среди высоких подсолнухов в огороде, за которым несла свои мелкие воды речка Гнилопять и где Вилька ловил рыбу. Сама она снова заковыляла в Вильчуковый двор.
– Вилька-а-а! – еще издали закричал Женя. – Где ты? Откликнись!
– Я здесь, – отозвался звонкий голос из-за ближайших кустов. – Иди ко мне-е-е! Знаешь, сколько… – и осекся, увидев запыхавшегося и растерянного друга.
– Что, Рыжик, случилось? – спросил испуганно. – На тебе лица нет.
– Мамке твоей плохо. Она таво… Женька бы л крайне растерян. – Бабушка сказала, що письмо прыйшло… – Веснусчатое лицо Жени скривилось: он сам готов был заплакать.
Прыгая на одной ноге, Вилька натягивал мокрые штаны.
– Какое письмо? Чего выпучил глаза, как лягушка на кочке? Говори ясно! Прибежал ведь!
– Не знаю… Бабушка послала за тобой.
– Бежим… Быстрее…
Вилька одним махом перелетел через небольшую канаву, где добывали масловцы на зиму торф, и помчался домой. За ним бежал Женя, не желая отстать от друга, и видел его тонкую высокую фигуру в синей майке, сильные руки, загорелую спину. Он любил его, как родного брата.
Открыв калитку, Вилька увидел маму: она сидела на земле около крыльца и тихо плакала. Рядом с ней топталась бабка Фрося с мокрым полотенцем в руках.
В несколько прыжков Вилька преодолел двор и склонился над матерью.
– Мамочка… Что с тобой? – Он обнимал ее за шею, поднимал руки, но они падали, как плети. – Что случилось? Ответь же!
Марьяна не отвечала.
– Она, Вилечка, зовсим негожа, – разогнувшись, сказала бабка Фрося. – Надоть к Павлинке Сидоркиной. У нее имеецца наштырь. Беги, онучек, беги хутчей.
Глотая слезы, Вилька перемахнул через новенький низкий штакетник и громко забарабанил в окно соседей:
– Теть Павлина! Теть Павлина! – кричал он изо всех сил. – Мама умирает… Нашатырь ей… Только скорей!
Через минуту Павлина Сидоркина, полная приземистая женщина лет сорока, в наспех повязанной косынке, была во дворе Вильчуков. Она склонилась над Марьяной и дала ей понюхать нашатыря.
Словно нехотя, Марьяна открыла глаза и увидела сына.
– Виль… Вилечка-а-а… Помоги мне… Встать надо…
Вилька взял мать под руки, поднатужился, пытаясь поднять ее. Павлина Сидоркина и Женя помогли ему, и Марьяну посадили на крыльцо.
– Нет Сашка, сыночек, – отрешенно произнесла Марьяна, будто говорила сама с собой. – Нету его… Погиб… Фашисты сбили… Сбили…
– Неправда это, мама! Неправда-а-а! – срываясь на крик, запричитал Вилька, хватая мамину руку. – Не верь никому! Жив наш Санька-а-а… Сбрехали тебе… Обдурили…
За лесом снова ухнуло, встряхнув землю. Через мгновение взрывы участились, перекрывая своим гулом истошный Вилькин голос.
Война все ближе накатывалась на Масловку.
