Около часа стоял под ярко вылупленной луной Федор Сивуха, обдумывая свое плачевное положение. Что делать? Как освободиться? Кричать? Но кто его услышит на пустынной дороге в глупую ночь? Звать на помощь? Кого, если вокруг ни души?
Юноша был в отчаянии. Завтра воскресенье, и на рассвете начнут тянуться в город телеги с провизией. Он окликнет кого-нибудь и попросит освободить его. Но это будет лишь утром. А сейчас…
«Как же быть? Кто выручит? Когда?» – и ходили и скрипели под тонкой загоревшей кожей его желваки.
Лишь перед самым рассветом он услышал голоса и скрип телеги.
– Помогите-е-е.., – взмолился он, когда подвода поравнялась с тополем – Подо – йдите. Не бойтесь! Я свой…
Пожилой мужик повернул голову на голос, поднял от удивления кустистые брови и покачал головой: – Эх, ма! Що за лихо?
– Отвяжите… – просил Федор, боясь, чтобы подвода не проехала мимо. – Тут меня заарканили… Пацаны рябовские…
Пожилой натянул вожжи и остановил лошадь. Спрыгнул на землю и осторожно, не выпуская из рук кнута, подошел к Федору.
– Трясця твоей матери! – улыбнулся он, вглядываясь в странную обнаженную и исписанную черной клеткой фигуру молодого парня. – За што ж тебя так осрамили? Не за это ли? – и ткнул кнутом в Федину мужскую плоть. – Ай-яй-яй! Срамотишша какая! Натворил безобразию, нашкодил, как шелудивый кот… – и щекотно играл кнутом по выпирающимся Фединым ребрам. – Теперь не скоро отмоешься. Запомнишь, хэ-хэ-хэ, эту икзикуцию на всю жисть.
– Развяжите веревку. Прошу вас! – молил Федя. – Ничего я не сделал плохого. Это они, коршуны, налетели. Видимо, перепутали меня с кем-то, не иначе.
Мужик медлил, разглядывая незадачливого длинного и сконфуженного паренька.
– Што, будешь теперь по девкам бегать? – и снова ткнул кнутом ниже Фединого пупка. – Такого ни одна девка не примет на ночь.
– Ну и пусть… Помогите освободиться…
Пожилой позвал молодого, и оба, развязывая веревки, глумились над парнем, как сами хотели: от них тянуло крепким самогоном.
– Чем еще помочь? – ехидно опросил молодой человек, улыбаясь в пышный черный ус. – Может, в милицию прямо? Или к теще на блины?
– Вы что? Ничего больше не надо. Спасибо.
Когда подвода отъехала на порядочное расстояние, Федя, не заметив, как рябовские парни унесли с собой его одежду, несколько раз обошел вокруг тополя в ее поисках. Спустился под мостик, осмотрел кусты и тут же покрылся холодным потом. Он понял: его шмотки забрали хулиганы.
– Что делать? – скрипнул зубами. – Как добраться домой? Уже светает, а топать надо в самый конец села с противоположной стороны. Ну и дела-а-а!
Напился из ручья воды, огляделся, сорвал под пышным кустом пучок травы и снова склонился к ручью. Мокнул травку в воду, поелозил ею туда-сюда – и тут же взвыл от боли: в траве оказалась жгучая крапива. Пританцовывая под мостиком от страшного зуда в самом неподходящем месте и выделывая немыслимые кренделя, отчаянно лаялся, а затем шлепнулся на мелкую воду, охлаждаясь от раздирающего крапивного ожога. Но надо было торопиться: на востоке уже розовела полоска чистого неба. Федор распрямился, по-собачьи отряхнулся от воды и стал обходить кусты: вдруг найдет хоть какую-то тряпицу. Под самым забором крайней избы деда Терентия сорвал огромный лист лопуха. Согнувшись, подошел к ручью, помыл его в воде и прикрыл им свою стыдобу.
Проехала подвода, за ней по булыжнику торохтела вторая. Пропустив их, Федор выбрался из-под моста. Придерживая руками лопух, шел берегом вдоль речки Гнилопять, посматривая на хатки-белянки, уставившиеся окнами прямо на него, Федора Сивуху. Из одной избы вышел дед Кудря, отошел от порожка и пустил в травку струю. Федя тут же залег за кустиком. Отлив, дед сморкнулся, посмотрел на восток, где уже вовсю розовело небо, и зашел в избу. Федор поднялся, огляделся и, поправив лопух, поспешил дальше. Ему повезло: больше никто не встретил его до самого огорода тетки Марфы, напротив которой он жил. Незаметно проскользнул в подсолнухи, спрятался там и осмотрелся: на улице было уже светло, но до восхода солнца оставалось еще с десяток минут.
