– Вы представляете себе дело так, будто существуют независимые от сознания органы чувств, которые прикручиваются к нему в виде различных насадок – зрения, слуха, обоняния, осязания, тактильных ощущений. Но должен вам заметить, дорогой Горгий Павлович, что нет никаких отдельных от сознания органов чувств, равно как и ощущений. Нет также никаких особых пространств чувственного восприятия, в которых вы могли бы отыскать мое бренное тело. Только сознание в итоге решает, что есть, а чего нет, присутствует нечто в данный момент или отсутствует. Не хочу излишне забивать вам голову, но и само понятие нынешнего «момента времени» образуется только в процессе такой разметки пространства. Иначе о нем вообще говорить бессмысленно.
– Почему же мое сознание сначала решило, что вы есть, а потом – что вас нет? – не унимался Пеликанов.
– Потому, что вы сами сначала находились в том пространстве, где могли меня видеть, а потом в том, где меня не было.
Зайцева стало весело потряхивать. Сначала он еще сдерживался, а потом, не разжимая губ, начал издавать какие-то приглушенные, сиплые звуки.
– Ничего не понимаю, – сдался Жора.
Иван Михайлович, вдоволь насладившись его растерянным видом, заговорил серьезно:
– Люди древности не считали мир мертвых недоступным для себя пространством. Сохранились египетские, шумерские и греческие мифы, в которых героям еще при жизни удавалось достичь его и даже, иногда, успешно возвратиться обратно. Не вспомните, как далеко им приходилось идти?
– Учитывая не очень большой размер средиземноморской ойкумены, – начал было Жора. – Но ведь география в данном случае довольно условна, – вовремя опомнился он.
– Насколько условна? – требовательно спросил Зайцев.
Пеликанов пожал плечами.
– Не знаю. Конкретно не задумывался.
– Как-то перечитывая миф об Орфее, я наткнулся на одну весьма любопытную деталь, которой никогда раньше не придавал значения. Это ведь тоже в какой-то мере иллюстрирует ваш вопрос о том, почему мы в одном и том же пространстве можем что-либо видеть или, наоборот, не замечать в упор. – Профессор улыбнулся какой-то странной, натянутой улыбкой. – Орфей спускается в царство теней за своей мертвой возлюбленной Эвридикой и оказывается в тронном зале, в котором восседают Аид и Персефона. Так вот, буквально, миф говорит следующее: «В темных углах зала, за колоннами, прятались воспоминания». Каково? – Иван Михайлович победно сверкнул глазами.
Жора читал в детстве «Легенды и мифы Древней Греции» Куна, но либо не помнил этой детали, либо не нашел в ней тогда ничего примечательного.
– Уж поверьте, – заверил его Зайцев. – Вам не кажется, что, если вдуматься, эта ремарка многое проясняет?
Пеликанов почувствовал, как кожа его головы начала быстро неметь.
– Так подождите, получается, царство мертвых – это все, прямо не выходя из головы? – спросил он, для того чтобы удостовериться в своей догадке.
– И снова – в точку! – похвалил профессор. Он выглядел довольным. – Как видите, эта мысль, несмотря на ее кажущуюся странность, является вполне естественной. Мне довольно быстро удалось отыскать в литературе несколько психоаналитических трактовок данного мифа, в которых подземное царство рассматривалось в качестве метафоры бессознательного. Была ли преисподняя метафорой бессознательного или бессознательное явилось метафорой преисподней, думаю, это не столь важно. – Зайцев затряс коленом. – Меня взволновало другое. Я внезапно понял, что всякое разделение пространства на «внешнее» и «внутреннее» чисто условно. Ментальные, физические, верхние, нижние, а также всяческие другие миры – вот это метафора! Они лишь плод умственного воображения, а это значит, что на самом деле между ними нет никакой реальной границы. Понимаете?
