– Вот здесь, – указал он, – вы, Мария Дмитриевна, спутали ноты, а вот тут нужен плавный переход, а не резкий. В конце вы ещё допустили ряд ошибок, так что давайте ещё раз проиграем-закрепим те неясные места, а я стану держать вашу руку и вести в правильном направлении.
Повинуясь его решительности, девушка вновь возложила ладони на клавиши, первые несколько звуков дались легко, но потом – то ли от волнения, то ли от нахлынувшего недоверия к самой себе, она остановилась, алая краска покрыла её щёки и, вопросительно взглянув на учителя, она остановилась, кисть правой руки повисла в воздухе.
Какие бы тайные чувства к подопечной не вынашивал в своём сердце Андрей Вениаминович. однако, он был ревностным музыкантом, для коего музыка явилась не просто праздным увлечением, но смыслом жизни, живительным источником и счастьем, ради чего он положил на алтарь многие годы одиночества и лишений, лишь бы вновь и вновь окунаться, уходить с головой в звуки, рождающиеся из-под руки человеческой. Столь стремительная, фанатичная натура не могла допустить какой-либо ошибки в священном для него деле, оттого он и сердился на Марию, не понимая, как могла она не увидеть нужной ноты, забыть правильный переход, не слышать разницы между тем и другим, и дабы передать все нахлынувшие чувства, Андрей Вениаминович взял руку девушки в свою, легко повёл её по правильному пути, нашептывая иной раз на французском языке:
– Вот так, теперь идёт ли. Молодец. Здесь плавный переход.., немного задержитесь. Так. Теперь играйте живее, если что забудете – смотрите в нотную тетрадь.
А Мария, ещё более удручённая. с ощущением чувства стыда. вторила за учителем, с огорчением и гневом на саму себя старалась заслужить былое доверие, боясь, что Андрей Вениаминович посчитает её недостаточно прилежной, грамотной ученицей, разуверится в ней, а потом уйдёт, осознав всю тщетность своего старания, что несколько лет как передавал ей с надеждой на будущее. Этот страх потери расположения дал девушке новые силы; вся покорившись тихому, спокойному голосу учителя, Мария невольно шла в нужном направлении, пальцы её машинально нажимали нужные клавиши, в сердце вернулась прежняя уверенность и более ничего не происходило между ними.
Стрелки часов указали на полдень, пробил маятник, известивший о новом часе. Урок музыки, длившийся в этот день чуть больше двух часов, завершился их полной победой над так трудно давшейся сонатой «Соль мажор». В гостиную вошла Ефросинья, пригласила к обеду. Стол был накрыт на четыре персоны: хозяйки поместья, детей и Андрея Вениаминовича – его приглашали всегда разделить трапезу как гостя из благородной, хоть и разорившейся семьи. Подали холодную ботвинью, к ней прилагались черные и белые хлебцы, за ней поставили в голубых тарелках с золотой каймой жареных цыплят, политых обильно соусом, к которым полагалось вино, но так как Евдокия Петровна ненавидела алкоголь в любом его виде, то заместо вина слуги принесли в хрустальных графинах сливовый сок, кусочки льда полупрозрачными кубиками плавали на поверхности, постепенно растворяясь и смешиваясь с соком.
Евдокия Петровна сидела на своём почётном месте во главе стола; все ели молча, она же почти не притронулась к обеду, её огненные глаза пристально следили за Андреем Вениаминовичем, за каждым его движением. После обеда, который, как и полагалось, растянулся на час, графиня первая встала из-за стола – гордая, стройная, её тёмное вдовье платье ещё сильнее вытягивало фигуру, ещё больше оттеняло белизну кожи, за ней поднялись остальные. Поблагодарив за ужин, Василий и Мария покинули столовую по знаку бабушки, учитель оставался на месте, остро ощущая нечто странное, непонятное, пробежавшее между ним и графиней. Евдокия Петровна, не будучи дворянкой по происхождению, но воспитанная в лучших традициях старинной купеческой семьи, умело держалась несколько строго, отстранённо, но никак не высокомерно. С тех пор, как на её плечи легли все заботы по дому и сиротам, она обрела немыслимую силу духа, уверенности – всё то, что присуще натурам внутреннего благородства и достоинства. Она осознавала всю остроту светского общества, за многие годы изучила его характер, противоречивые линии и то уместное, без которого не обходится ни один человек, в жилах коего течёт кровь знатных предков.
