Она с разбега налетела на сестру и, схватив ее в охапку, закружила. Запрокинув голову, Матильда глядела в небо с редкими проблесками синевы, с серыми несущимися облаками. Дворец качнулся, в зеркальных окнах отразилось небо с плывущими облаками. Рискуя уронить тщетно крылатого Ангела, накренилась Александровская колонна.
– «Послушай, довольно уж, хватит! Танец умалишенных… Что люди подумают? – высвободившись из объятий сестры, Юля безнадежно махнула рукой. – Ты как всегда в своем амплуа! Сейчас видно будущую артистку. И эти твои вечные эскапады! – Она покрутила головой. – Впрочем, может быть, за это твое сумасбродство я тебя и люблю… гораздо больше, чем ты заслуживаешь».
– «Заслуживаю! Я очень даже заслуживаю, – с глуповатой довольной улыбкой младшая уронила вдоль боков руки. – Я ведь тоже тебя люблю, Юлечка – прямо обожаю! И гораздо сильнее, чем ты думаешь! Несмотря даже на твою противную правильность и на твой вредный насмешливый характер!»
Юля, соединив углы ее воротника, шутливо придушила младшую сестру и поцеловала в нос. Матильда обхватила ее за талию и так крепко к себе прижала, что Юля, пискнув, отстранилась, покрутила пальцем у виска и рассмеялась.
Той весной наследник все свое время отдавал военной службе – собственно говоря, он всецело ей принадлежал. Впрочем, Николаю Александровичу всегда нравилась полковая гвардейская жизнь – нравилось гусарство, летние лагерные сборы. Он любил лошадей – любил тот миг, когда вскакиваешь в седло и, чувствуя под собой сильный круп, слушаешь все убыстряющийся мерный топот. Он вообще обожал быструю верховую езду, – до полного слияния с конем, до превращения в единое летящее целое. Любил, когда на полном скаку свистит в ушах ветер (он вообще любил делать то, что у него отменно получалось; и он был прекрасный наездник – это отмечали все, кто его знал). Николай Александрович с удовольствием носил военную одежду, считал что хорошо подогнанный мундир украшает мужчину, придавая ему стройности и щеголеватости. Собственно говоря, военную форму по традиции носили все без исключения Романовы. С удовольствием надевая безупречно пригнанный, тонкого сукна китель, сшитый у Норденштрема (у этого лучшего в Петербурге военного портного одевались все великие князья), Николай Александрович кроме телесного комфорта ощущал еще и приятное единение со славным гвардейским офицерством. Звание гвардейца уже само по себе обязывало к благородству и доблести – любой гвардейский офицер, не раздумывая, готов был положить жизнь за веру, за честь, за царя и Отечество.
Наследник-цесаревич старался глубоко и добросовестно вникать в военную службу. Любил он также полковые праздники в Офицерском собрании, – особенно так называемое «сиденье», когда в проветренной после обеда зале раздвигались стулья, гасились керосиновые лампы и зажигались свечи в бронзовых канделябрах. Запах от потрескивающих свечей разливался в воздухе и плыл по зале, соединяясь с ароматом цветочных гирлянд. И можно было курить, расстегнув тугие крючки воротника – пока доверху наполненные братины с шампанским осторожно, чтобы не быть расплесканными (и в то же время небрежно, как и полагается у гусар), передавались по кругу из рук в руки. Был в этом некий веселый смысл и традиционное военное дружество…
Случалось, что из офицеров полка складывался свой струнный оркестр (многие для души поигрывали на гитаре). Иногда засиживались до утра – тогда уж разгул крепчал, доходя до высокого градуса… И все было так мило, так просто и весело – и неизменно присутствовал на таких полковых посиделках какой-то особый лихой и легкий гусарский дух. И да – весело бывало без притворства, по-настоящему. Впрочем, братство и душевное единение чувствовались уже после первого бокала вина…
