– Благодарю вас, Боря, – безучастно произнесла женщина в элегантной модной шляпке, предъявляя билет проводнику мягкого вагона «Красной стрелы». – Нет, нет, в вагон не заходите. Носильщик сам отнесет чемодан. Прощайте, Боря…
Поезд бесшумно тронулся. Поплыли фонари дебаркадера. Молодой человек с палашом остался на перроне, даже не помахав на прощание. Женщина знала почему: неподалеку от курсанта стоял адмирал, провожавший в Москву жену и взрослую дочь.
В двухместном купе пахло лаком, свежим бельем и духами, аромат которых принесла с собой женщина, вошедшая сюда. Через минуту все поглотил грубый запах «беломора», неизменно сопутствующий на территории России каждому заядлому курильщику.
Выкурив папиросу чисто по-мужски и погасив окурок в бронзовой пепельнице, женщина переоделась в пижаму, быстро освободившись от лифчика и других стесняющих отдых атрибутов туалета. Она знала: не занятое в Ленинграде место в «Красной стреле» останется свободным до Москвы. Отказавшись от чая, женщина попросила буфетчицу принести ей рюмку («Только рюмку», – повторила она) армянского коньяка и лимон. Буфетчица привыкла к неприхотливым вкусам пассажиров к посуде, которые всегда довольствовались стопками и стаканами. И потому, переспросив о рюмке, она пошла искать ее в своем хозяйстве. Затем в купе, наливая коньяк, она внимательно изучала довольно интересную и еще молодую даму, щедро расплатившуюся с ней.
– Одна? – выйдя в коридор, спросила буфетчица проводника с мохнатыми бровями и свежевыбритыми отвислыми щеками.
Тот неодобрительно оглядел упитанное тело буфетчицы и, пожевав губами, после паузы нехотя ответил:
– Одна.
– А кто тот, морячок?.. Провожал ее.
– Проходи, молодка. Любопытная ты, вижу.
Женщина слышала через неплотно прикрытую дверь весь этот короткий диалог, улыбнулась уголками неярко накрашенных губ и, позвав проводника, небрежно протянула ему четвертной билет, попросила:
– Постучите в дверь за сорок минут до Москвы.
– Прикажете сдачи?
– За белье. Остальное вам, – небрежно бросила женщина, и больше ни проводник, ни другие немногочисленные пассажиры не видели ее до самой Москвы.
В Москве женщину встречал пожилой предупредительный человек в хорошо сшитом пальто из мягкого английского драпа. Возраст и нездоровый цвет лица этого человека заставляли его носить яркие тона одежды и пользоваться косметикой.
– Здравствуй, Ирина. – Он приподнял шляпу и чуточку наклонился, подставляя для поцелуя левую щеку.
– Здравствуй, папá, – сказала Ирина, сделав в слове «папа» ударение на последнем слоге.
Пожилой мужчина отказался от носильщика и сам понес чемодан, сохраняя стройность походки и уверенный шаг.
– Почему ты так торопишься в Севастополь? – спросил он уже в такси.
– Мне надо на работу… папá!
Ирина смотрела через мутное стекло на грязную осеннюю Москву и, видимо, не хотела продолжать разговор в присутствии шофера, повернувшего зеркальце, чтобы лучше видеть лицо женщины.
– Как ты провела время в Ленинграде?
– В общем недурно, – ответила Ирина, – устала. Меня всегда ошеломляют там изумительные творения зодчих и провинциальность людей.
Машина остановилась в одном из бесчисленных московских переулков, возле старого дома с наглухо забитыми парадными и широко открытым черным ходом.
На другой день Ирина отправлялась с Курского вокзала крымским поездом. В обычном четырехместном купе мягкого вагона ее спутниками оказались три морских офицера из Севастополя.
