Его голос звучал несколько глухо и неестественно. А когда Говорков небрежно ответил: «Наверное, и то, и другое», – Черкашин недовольно поморщился, у него покраснели надбровные дуги. Лицо его стало старше и неприятней.
В «шестьдесят шесть» обычно ходят с самой маленькой. Пиковую девятку Ирины Говорков с какой-то алчностью покрыл тузом.
– Начал зверствовать, – приподняв веки, бормотнул Заботин.
– В карты и батьку не щадят. Одиннадцать очечков есть, соседушка. И разрешите объявить сорок! Вот дама крестей, а вот и король, прошу проверить.
– Так вы можете оставить меня без взяток. – Ирина взяла карту старшим козырем и, как бы невзначай, задержала взгляд на Черкашине, заставив его застегнуть крючки воротника и пройтись пальцами по пуговицам кителя и орденским колодкам, покрытым выпуклыми полосками плексигласа.
– У вас так много орденов, – будто невзначай обронила Ирина и уткнулась в карты.
Говорков играл с наслаждением, не прощал партнеру даже случайных промахов и в конце концов до утомления надоел Ирине. Ее нисколько не интересовал этот шумливый человек: прежде всего она не видела в нем того, что всегда считала главным, она не видела в нем мужчину. В этом понимании слова не был мужчиной и Заботин. Зато им был Черкашин. Безо всякого сомнения, он любил женщин, и это обстоятельство сближало с ним Ирину. Между ними как бы открылась дорожка, и дальнейшее зависело только от того, когда и сколько шагов он и она сделают друг к другу. А этих шагов нм уже не избежать.
Говорков пересчитал карты, потрещал ими, спрятал в портфель, заказал чай.
Ирина, как бы заставляя любоваться собой, лениво осмотрела себя в зеркальце, сняла пушинку возле подкрашенных ресниц. Щелкнул замок сумки.
За чаем шутили, говорили ни к чему не обязывающие слова. Присутствие интересной женщины подняло настроение мужчин. Делились своими впечатлениями о Москве, как и все немосквичи, бранили столицу за шум, за толчею, спешку и равнодушие.
– Имейте в виду, я москвичка, – предупредила Ирина.
– Помилуйте, вы же из Ленинграда! – взмолился Говорков, особенно рьяно бранивший столичный ритм жизни.
– В Ленинграде была в командировке, перед отъездом в Севастополь.
– Приятная неожиданность! – воскликнул Говорков. – Выходит, мы все здесь севастопольцы.
Заботин наклонился к уху Черкашина:
– Что это он возле нее выкаблучивается? Пустой номер. Если уж на то пошло, ты действительно ей понравился.
– Не люблю таких разговоров, – сухо перебил его Черкашин и незаметно вытер платком ухо. Ирина благодарно кивнула ему – она все слышала.
– Я впервые еду в Севастополь, – сказала она.
– Плохое выбрали время.
Она посмотрела на Черкашина, приподняла брови:
– Почему? Зима?
– Нет, дело не в зиме. Еще много там развалин.
– А я на строительство и еду.
– Неужели?! – воскликнул Говорков. – Вот не ожидал!
– Ты совсем зарапортовался, – тихо упрекнул его Заботин.
– Я нисколько не обижаюсь, – мягко сказала Ирина, – на незнакомых людей я, к сожалению, не произвожу впечатления делового человека. А ведь я самый рядовой техник-архитектор. В Севастополь меня послали, не я его выбирала. Для меня это святой город. Там разворачивается крупнейшее гражданское строительство.
Задушевный голос Ирины, ее искренность произвели впечатление. Черкашин, вначале настороженно относившийся к незнакомке, проникся к ней доверием.
На одной станции поезд задержался. Говорков и Заботин влезли на верхние полки. В вагоне постепенно установилась тишина. Черкашин и Ирина прогуливались по перрону. В мутной мгле висели фонари. Тишина захолустной станции, сумрак, когда не видишь почти никого и ничего, невольно сближали. Казалось, они двое затерялись на большой и загадочной планете, хотелось говорить тихо, идти рядом, поддерживая друг друга, чувствовать дыхание соседа и вдумываться в тайней смысл самых обычных слов.
