У Хемингуэя это – «а земля плыла?», у Веллера это – письмо «чуча-муча, пегий ослик», у Розенбаума это – «и голос хрипел, и не попадал в мотив», для меня это – «летать». Для меня это – письмо*, которое я однажды написал Даше, но так ей никогда и не отправил.
Так вот, я не верю ни врачам, ни мистикам хотя бы потому, что она стояла здесь в дверях книжного, а у меня ничего не прошло. Хотя бы потому, что после Весниной у меня был с десяток девушек, одно время даже была жена, но ничего подобного я не переживал даже близко.
Хотя бы потому, что, если однажды посчастливилось где-то внутри прожить это слово «любовь», все остальные отношения кажутся блёклыми и ненужными, финансово обоснованными и обоюдовыгодными.
Я понимаю в этом месте «тяжёлых» – тех, которые запускаются по вене, наркоманов – когда они говорят о серости и ненужности дней без наркотиков.
Точно также любые отношения очень мало нужны, если ты знаешь, как было по-настоящему.
И да, после Весниной я понял: я вовсе не хочу, чтобы меня любил кто-то.
Я хочу переживать это сам.
– Добрый день, – сказала Веснина. – Я могу увидеть Змитера Димитрова?
Я смотрел на Дашу, продавцы смотрели на меня. Потому что может или не может человек видеть Димитрова, знал только я, директор магазина. Я глупо посмотрел на подчинённых, потом немного пришел в себя и снова повернулся к Весниной. Она никуда не пропала.
– Можете, – сказал я. – Только не сейчас.
Веснина меня не узнала. Или сделала вид, что не узнала. Хотя за пятнадцать лет я наверняка изменился. В институте я весил шестьдесят килограмм, сейчас – сто. Ряха, фигура, щетина, манера одеваться и говорить – всё это сильно поменялось за пятнадцать лет. Ещё на лице у меня был теперь ожог после одного неудачного эксперимента. Запросто могла и не узнать.
– А когда? – спросила Даша.
– Вы знаете, – я уже вполне владел собой, – это не такой простой вопрос. Обещал он через полчаса. Но я бы не доверял.
– Интересно. Мне он обещал прямо вот сейчас. Хорошо, я ему сама позвоню.
Веснина достала телефон и вышла на уже выстывшую декабрьскую улицу.
Дверь за ней закрылась.
Или узнала? Сердце, после того как увидело Веснину, стучалось ко мне из груди и напоминало: смотри, Саша. У тебя есть, есть сердце. Я повернулся к продавцам и стал вспоминать, о чём мы говорили:
– На чём мы там…
– На графике.
– Да, – я задумался. – Итак, меня, в целом, мало интересует, как вы будете друг друга подменять, у кого сессия, и кому каникулы. Меня интересует, чтобы кто-то был в смену с 10 до 16. И в смену с 16 до 22.
Строго говоря, меня и этот вопрос сейчас вообще нисколько не интересовал. Меня интересовало, что сейчас делает на улице Даша Веснина. Зачем она приходила? Вернётся ли? Господи, какой я идиот. Даже не выяснил, что ей нужно было от Димитрова.
Я увидел Дашу Веснину в первый раз в институте, в «поточной» аудитории. Я даже помню предмет, который нам тогда читали, я помню горбоносого маленького профессора в очках, я помню, где сидела она, а где я. Я даже помню, какой по счёту это была пара.
Я увидел её и сразу пропал. А она, повернувшись, о чем-то говорила с одногруппницей, увидела мой взгляд, взяла и подмигнула мне. Кажется, я тогда упал в обморок. Потом, кажется, я встал, поднял на руках весь первый корпус Белорусской государственной политехнической академии и сказал: смотри! Смотри, что я сейчас могу! Потом положил этот корпус, которые весит 822 тысячи тонн, на землю, сел на место и сказал себе: «Она будет моя».
