О. М. Что у нее случилось? Не помню. Сейчас она выглядела вполне здоровой и счастливой, такие ко мне обычно не приходят. Значит, жизнь наладилась. Это хорошо. Мне не повредит толика оптимизма, даже микроскопическая.
Истории визиторов помимо исписанных страниц в блокноте оставляли также рану в моей душе; мне казалось, она давно стала похожа на дартс, утыканный дротиками, несмотря на то, что я пыталась абстрагироваться, не принимать в себя чужую боль. Какое-то время после ухода визитора я не могла избавиться от мысли: как он/она живет с этим?
Потом визиторы редко встречались мне еще раз. Некоторые обращались за помощью в «Феникс», но таких было мало, всего несколько человек. Остальные растворялись в большом городе. И никто не звонил мне повторно.
– Даже не буду спрашивать, за что «спасибо», – сказал Денис, откидываясь на спинку стула. – В общих чертах и так понятно. «Великие А. Д.»… А вы вообще капучино-то любите?
Я отрицательно качнула головой.
– Тогда я допью, можно?
Не дожидаясь ответа, он взял мою чашку и в несколько глотков быстро выпил капучино. На его верхней губе образовались щегольские усики из пены.
– А ничего, – сказал он, улыбнувшись. – Даже вкусно.
***
К семи вечера все самое важное было сделано: Тамара внепланово убрала квартиру и запекла в духовке утку, я предупредила Лёву Самсонова о своем госте, сходила в магазин и купила пару ароматических свечей и новую скатерть, накрыла на стол, зажгла свечи, включила музыку, порылась в шкафу и нашла свое темно-зеленое платье. Сейчас оно было мне немного велико.
В половине восьмого я задула свечи и засунула их в кухонную тумбу, открыла окно, чтобы проветрить, сняла платье и надела красную блузку и джинсы, выключила музыку.
Без пятнадцати восемь я снова включила музыку. Джаз Пата Метени всегда действовал на меня умиротворяюще. Умиротворение – вот то, в чем я остро нуждалась, раздираемая смятением и беспокойством. Сегодня я намеревалась сделать шаг вперед, расстаться со своей пустотой, хотя бы ненадолго. Оторвать ее от себя.
Брат Абдо сидел на венском стуле, насмешливо наблюдая за моей суетой. Ты пойми, – сказала я, стоя перед зеркалом и скручивая волосы в узел на затылке, – я больше не могу сидеть в этой клетке. Мне душно. Я хочу воздуха! В ответ Абдо пожал плечами. Точь-в-точь, как это сделал бы Аким.
В восемь раздался звонок в дверь.
На пороге стоял Денис, одетый как в театр – в темно-серый костюм и белую рубашку, и ослепительно улыбался. В руках он держал большой букет красных роз и полиэтиленовый пакет.
Поцелуй в щеку. Слишком долгий, чтобы его можно было назвать целомудренным. В конце концов я отстранилась. И снова почувствовала: наваждение прошло. Меня потянуло в мою пустоту, в мой тихий одинокий комфорт. Но гость, вручив мне букет и пакет, скинул ботинки и в белых носках прошел в комнату, откуда доносились негромкие звуки джаза.
– А у тебя уютно! – крикнул он.
На кухне я налила воду в вазу, поставила цветы. И вздрогнула, когда моей шеи коснулось что-то… Опять поцелуй. Короткий и нежный.
– Денис… – тихо сказала я, приподнимая плечо.
Он сделал шаг в сторону, прислонился спиной к холодильнику, одними пальцами взял меня за запястье.
Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза.
– Гусь? – вдруг спросил он, дернув носом.
Я засмеялась и высвободила руку.
– Утка.
– Супер. Обожаю утятину, перепелятину и всякую другую дичь. Дядя мой когда-то постреливал тетеревов по осени. Бабушка их потом с клюквой и салом запекала. Вкуснее в жизни ничего не пробовал. – Денис развернулся, оперся ладонями о подоконник, устремил взгляд в сумеречную темноту, освещаемую огнями большого города. В небе были видны редкие звезды. – Да-а… Были времена. Коротенькое детство – много солнца и тепла, и вдруг хоп – и нет его. И старый дом на берегу реки уже не твой… А теперь уже тридцать восемь и осталось только – «может быть, еще спасенный, снова пристань я найду…»
