– Привет, Черити, – сказал Гэвин Эшли, сдвинув шляпу на свои медные кудри. – Привет, моя красавица.
Мисс Тарелки протиснулась между ними, сжимая в руках свои инструменты, к оркестру, начавшему новую мелодию. Ее цепкий глаз сразу оценил молодого человека…
– Не упусти его, козочка, – шепнула она на ходу.
Черити и Гэвин смотрели друг на друга, пока кларнет Силли Салли играл вступительные такты Strawberry Blonde[65]. Черити хотелось убежать со всех ног.
– Привет, Гэвин, – сказала она наконец. Пальцы ее вцепились в салфеточку в кармане. Она комкала ее, теребила. Только это в ней и двигалось, хотя снаружи ничего было не заметно. – Привет, Топпер, – поздоровалась она с радостно прыгающей вокруг нее собачкой.
Что ему сказать? Она была неспособна, даже на словах, заново пере жить, не расплакавшись, свое ожидание наверху Эмпайр-стейт. Пытку этими часами под холодным дождем, когда замерзли кости, заледенело сердце… Гэвин просунул руку под ее локоть, свистнул Топперу, и все трое пошли по аллее в обратную сторону.
По мере того как они приближались к выходу из парка, с каждым шагом ей чудилась обратная перемотка. Разматывался клубок ее жизни… или бобина фильма. Она шла, и к ней возвращался покой. Фильм она знала. «Любовный роман». Она видела его много раз и каждый раз плакала.
У ограды парка Черити уже знала, что скажет. Она мягко высвободила руку, выпрямилась.
– Простите за тот раз… Вы, наверно, сердитесь на меня, что я не пришла на наше свидание на Эмпайр-стейт-билдинг.
Пальцы Гэвина сжали ее локоть. Стало немножко больно, ей бы хотелось, чтобы боль была сильнее.
– Вы долго ждали? – спросила она.
Он молчал. Наверно, спрашивал себя, не ломает ли она комедию, и это наполнило ее жестокой гордостью. Она чувствовала себя героиней мелодрамы. Она была Ирен Данн в «Любовном романе». Да, она ломала комедию, но он не был в этом до конца уверен. Впервые она чувствовала себя перед ним сильной и твердой.
– Долго? – настаивала она, тараща свои чистые семнадцатилетние глаза.
– Достаточно, – ответил он после паузы и отпустил ее.
Топпер сидел и смотрел на Черити. Она потрепала его по мордочке. Он-то наверняка все понял. Даже если он догадался, что она играет последнюю сцену из «Любовного романа», собака ничего не скажет… Боже милостивый, куда ее занесло!
– В тот вечер шел дождь, – сказала она, опустив глаза. – Кажется, шел.
– Действительно, шел дождь, – согласился Гэвин, но его тону недоставало спонтанности. Он явно забыл. А может быть, и никогда не знал.
О на-то помнила все каждой своей клеточкой. Могильный холод, бесконечный холод, охвативший ее на 89-м этаже небоскреба и отпустивший лишь поздно ночью, когда она лежала в постели, стуча зубами.
– И было, кажется, холодно, – продолжала она совсем тихо, но непреклонно.
– О… Да, бр-р, очень холодно. Мои ноги превратились в ледышки. Но я боялся за тебя. Тебе что-то помешало? Ты встретила кого не надо?
Кого не надо… Да, она встретила.
– …попала в аварию?
Она бросила на него быстрый взгляд. Неужели он все-таки видел фильм? Нет… он упомянул аварию наобум.
– Или другой возлюбленный? Я не сержусь на тебя, Черити. У тебя должна была быть очень веская причина. Иначе быть не может, правда?
– Иначе быть не может, – мягко подтвердила она.
От грусти, от жалости она едва не улыбнулась. Он и вправду убежден, что она не пришла на свидание, и ломает голову, по какому праву имели наглость его продинамить, в то время как продинамил он сам.
