Я прихватываю стюардессу за белую перчатку. Пурпурные губы складывают тактичную улыбку древнегерманского бога.
– Это же мое место? Верно?
Белая перчатка успокоительной тройкой касается плеча. Как фокусник, она материализует из пространства четвертый по счету леденец-транквилизатор. Карамельная шрапнель рвет мякоть щек, а я падаю в смирительную рубашку кресла. Огненная отрыжка обжигает скорлупу двигателя. В иллюминаторе циклится, как гифка, сцена из фильма: камера взлетает от аэродрома в облака и дальше, в морозильную камеру космоса.
На пограничном контроле лысый рефери просверлил в моем лбу дыру.
– На какую дату у вас обратный билет?
Я замялся.
– У вас есть обратный билет?
Я выучил адрес школы, семьи для проживания и даже посольства. Но (возможно) я и не собирался назад.
Я почувствовал, что к спине приставили штыки недовольных. Я сунул руку в рюкзак, выудил папку с документами – и их копиями, и копиями копий, и копиями копий копий – и достал обратный билет.
– Вы покинете Великобританию 31 августа, не так ли?
– Никаких сомнений, сэр. В последний день лета, и ни днем позже.
Лысый пробил штамп в паспорте и открыл мне путь к зоне выдачи багажа. На экранах мелькали названия городов.
Как на радиоле из детства, сечешь. Я проговорил их вслух. Меня коснулось тепло из комнаты Ба, и я успокоился.
На автостраде я взмок. В каждую секунду животный испуг тянул за жилы на шее. Я думал, что мы несемся по встречной, поворачиваем не в ту сторону, а на дистанции в полторы секунды лобовое и как минимум три трупа. Левостороннее движение – вестибулярное зазеркалье, сечешь. Как-то я вырубился. Водила растолкал меня, когда мы подъехали к моему новому дому в Патни.
На пороге ждала жилистая тетка с клочком выжженных кудрей на голове. Это миссис Вудхэд – распорядительница двухэтажной резиденции на Фелшэм-роуд.
Я вошел в дом и снял кроссы. Она смерила меня взглядом:
– Это необязательно.
Миссис Вудхэд провела меня на второй этаж по скрипучей лестнице. Носки липли к серому от уличной пыли ковролину. Она вставила медный ключ в замочную скважину, с нажимом его прокрутила и плечом продавила дверь.
– Утром я расскажу о правилах поведения в нашем доме. Доброй ночи, Са…
– Сашаа.
– Доброй ночи, Сашаа.
Ну и каморка, бездельник. Кровать занимала три четверти комнаты. Оставалось полметра, чтобы подойти к окну, двери или телевизору на плетеной подставке. Окно в белой – наверняка белой, память, не отвлекай – раме смотрело во двор.
Сон объявил о банкротстве. Я врубил крохотный телик. Такой обычно ставят у охранников в гараже, чтобы они тупили в видео с камер наблюдения.
Я пялился в нарезку лучших ударов прошлогоднего Уимблдона. На экране мелькнула КД. Точь-в-точь ее копия. Она вколачивала мячи в зелень травяного корта. Камера брала крупный план мокрого островка на ее спине, воздушно-короткой юбки и до безумия пружинистых ног, и забытая сила телевидения переносила меня на корт, к ней за спину. Мячи летели в меня и прогоняли сон.
КД исчезла. Реклама. Новый тариф на страховку авто.
Документалка про скотобойню. Конвейерная линия тащила еще живых коров к концу – руке мастера, что с эффективностью циркулярной пилы отделяла тела от жизни.
Как я понял, это был назидательный телеурок в два хода – о сострадании к палачу и потребительской жестокости, что зазря отправляет живые существа в одноразовую упаковку в мясном отделе.
