Медийный город. Медиа, архитектура и городское пространство - страница 11

Как мы видим на примере дома Гейтса, твердость наших стен все больше уступает место излучению электронных экранов. Нас приглашают заглянуть в эти незнакомые окна и воспринять мир так, словно мы свободны от физических ограничений. Мы видим мир оттуда, где нас нет, где мы ни разу не были. Несмотря на наше знание повседневной жизни, эта форма ее бестелесного восприятия, которую с точки зрения психоанализа можно приравнять к фантазии о видении глазами другого, вызывает сильное ощущение жуткого. Одним из главных отправных пунктов в эссе Фрейда была новелла «Песочный человек» Э.Т.А. Гофмана, жившего в XIX веке. У Гофмана Песочный человек – это полумифическое существо, которым взрослые пугают детей, когда те не хотят идти спать. Мать говорит юному герою рассказа: «Это такой злой человек, который приходит за детьми, когда они упрямятся и не хотят идти спать, он швыряет им в глаза пригоршню песку, так что они заливаются кровью и лезут на лоб». Анализируя новеллу, Фрейд связывает ощущение жуткого с представлением о насильственном лишении глаз (см.: Freud 1955: 230). Более глубокой аналогией для Фрейда является, естественно, подсознательный страх людей перед кастрацией. Но не будем спешить – для начала стоило бы задуматься о буквальном смысле образа Гофмана. Во многом страх перед «насильственным лишением глаз» напоминает кошмар, засевший в сознании человека с тех пор, как был изобретен фотоаппарат. Конечно, изображения, полученные техническим путем, отлично вписались в идеи эпохи Просвещения, связывающие свет и прозрачность с разумом и истиной, и так было установлено прямое соответствие между прозрачностью политической репрезентации и прозрачностью репрезентации фотографической. Но, с другой стороны, возник страх, что фотография заменит непосредственное зрение, которое должно просто дополнять, «лишит нас глаз» или способности видеть самостоятельно.

Еще в 1880-х годах, когда фотография была впервые поставлена на промышленные рельсы и стала публичной (снимки печатались в газетах и распространялись в виде открыток), поразительная способность камеры «похищать» визуальные обличья вещей и переносить их в новые контексты высветила обескураживающую нестабильность связи между объектом и его образом. Нарастало осознание неспособности современных знаков закреплять смысл, и из-за этой неустойчивости позитивистская модель знания дала трещину в самой своей сердцевине. Научное видение мира, согласно которому фотография в середине XIX века была с энтузиазмом провозглашена объективной истиной, все больше подрывалось радикальной разношерстностью современных изображений (Kracauer 1995: 58). Согласно Хабермасу, амбивалентность фотореализма служит основой современных форм политической легитимации (Habermas 1989). Вера в способность визуальных образов приблизить нас к реальности подрывалась растущим подозрением, что медиа – это завеса, укрывающая реальное. Противоречие между массивом технических изображений и смысловой нестабильностью, вытекающей из возможности манипулировать этими образами, воспроизводя их в разных контекстах, так и не было снято. Напротив, оно систематически переносилось на каждую новую волну изобразительных технологий – фотографию, кино, телевидение, виртуальную реальность, – вновь и вновь порождая опасения, что образы заменят реальность. Эта амбивалентность лишь усилилась в «дивном новом мире» цифровых изображений. Когда мы увидели, как на наших глазах Майкл Джексон превращается в пантеру, а Сэм Нилл бежит от стада динозавров в «Парке Юрского периода», вышедшем на экраны в 1993 году, – иначе говоря, когда мы смогли лицезреть реалистичные, как на фото, движущиеся изображения несуществующих вещей, – узел, связывающий технические изображения, реализм и восприятие, уже не может быть прежним