Диван на круглых высоких ножках громоздился в углу. От обилия света на его старой коже, когда-то чёрной, а теперь облезлой и почти белёсой, как наколки, темнели заплаты. Одна из боковушек в виде неуклюжих цилиндрических валиков была откинута. На диване с двумя подушками за спиной в свитере, ватных штанах и бушлате полулежал-полусидел Степаныч.
– Что, чертила, замёрз? – усмехнулся он.
Пёс завилял хвостом и залаял вдохновенно и звонко, словно здороваясь и одновременно жалуясь на кусачий мороз и нелёгкую собачью планиду. Потом, замолчав, клацнул зубами и засеменил к Степанычу.
Старик, улыбаясь, почёсывал его за ушами, недоумевая в который раз, за какие такие заслуги приглянулся он этому своенравному псу, будучи наделённым в числе немногих сомнительной привилегией кормить и поить это сатанинское отродье. По правде говоря, беспородный Пират в самом деле напоминал чёрта! Короткой и чёрной, как сажа, шерстью, жилистой конституцией, прытью, а всего более – зловредным характером. Чуть что, по мнению пса, было не так, особенно, если кто, по незнанию, пытался его погладить – зубы сразу шли в ход! Доставалось всем без разбору. И людям случайным, и старожилам, не раз, бывало, угощавшим строптивого кобеля и поэтому совершенно не ожидавшим от него подобных сюрпризов! Цапнув кого-нибудь, Пират (со страху, а может, потому что мучила совесть?) прятался куда подальше, пережидая, пока не уляжется волна народного гнева. За что острый на язык сосед Степаныча – прогоревший торгаш и нынче опять инженер – Юрка называл его «собачий чечен». Не очень политкорректное прозвище било не в бровь, а в глаз.
Хотя кто, думал Степаныч, как не сами поселковые псину разбаловали? Вот уже лет пять как Пират, неизвестно откуда появившийся в «Речнике», слыл в посёлке общим любимцем. Жил вольно, сам по себе. Иногда забегал к Степанычу, соседу его Юрке, но чаще пропадал возле правления, у Мефодьевны. А та уж – рада стараться! Сухари в кофе размочит, сливочным маслом намажет: «Пират только так любит!» Из внучкиной кофты жилетку кобелю сшила. С кармана́ми! Морозы этой зимой, конечно, выдались аховые, давно Москва такого не видела, но жилетка… Глупость какая-то несусветная, бабская придурь! А чертиле этому нравится.
Неожиданно Пират встрепенулся и зарычал. В дверь постучали.
– Открыто, – отозвался Степаныч.
Запустив в комнату облако морозного пара, вошли врач и фельдшер.
– Снова мы, Григорий Степаныч, – улыбнулась врач.
– Забыли чего?
– Да нет, с каретой у нас неувязка, – замялся фельдшер.
– Что за беда?
– Поймали какой-то штырь и колесо пробили. А стали менять, так, верите, баллонник – хрясь! – и напополам!
– От мороза?
– Какой там! Металл – дрянь, штамповка китайская. Водитель за подмогой в правление двинул, а мы к вам – погреться.
– Самое то! Сейчас мы чайку… – оторвался от подушек Степаныч.
– Куда после укола? – осадила старика врач. – Скажите, где, что, я сама.
Но стоило ей сделать шаг, послышалось глухое рычание. Оказалось, всё это время Пират наблюдал за происходящим.
– Надо же, – удивилась женщина.
– Охрана, – хмыкнул фельдшер.
– Так он не жрамши! – осенило Степаныча. – Момент!
Сунул руку в карман бушлата, выудил какой-то предмет и незаметно для собаки зашвырнул под диван.
– Пират, где мячик? Искать!
Уже потом, за столом, хрустя сухарями и подливая из термоса вместо чая ароматный настой шиповника, они всё не могли унять смех, вспоминая, как Пират, забыв обо всём, азартно лез под диван и шарил лапой в поисках мячика.
