– Ну что вы, не стоит! – смутилась та.
– Антонина Фёдоровна, не спорьте, – улыбнулся он. – Я отчётливо помню своё первое путешествие через всю империю, помню с трепетом и не без содрогания, а вы юная девушка, одна, в такую даль – уму непостижимо!
– Действительно, не обижайте нас! – поддержал его младший этнограф. Белобрысый и долговязый, восторженно-тревожный, он напоминал молодого пса, неожиданно для себя сорвавшегося с поводка.
Бересклет было невообразимо стыдно оттого, что она даже не помнила их имён, но сил на споры не осталось.
Её матушка, только услышав, на что подписалась старшая дочь, едва не слегла, в красках вообразив все ужасы, которые могла бы пережить в пути Антонина, и саму будущую путешественницу застращала так, что первое время та пугалась всякой тени. Опасения были тем более страшны, что вполне оправданны: дорога не шутка, и с одинокой девушкой действительно могло приключиться всякое. Но благодаря везению или тому чиновнику, который не пожалел выделить денег на дорогу в размере жалованья за затраченное на неё время, что позволило не экономить на билетах, путешествие проходило в целом безоблачно, если не брать в расчёт усталость и погодные злоключения, которые даже в самый просвещённый век остаются вне человеческой власти. Симпатичная, благовоспитанная и стойкая путешественница неизменно будила в попутчиках благородные порывы, и даже если вставала на пути некрасивая сцена или возникал неприятный субъект, поблизости непременно оказывался кто-то, кто помогал избежать не только беды, но и самых различных неприятностей.
Устало оглядываясь назад, Антонина ощущала стыд и неловкость за свою слабость, пораженческие мысли и несамостоятельность. И то обстоятельство, что она девушка, а не сильный мужчина, совершенно не оправдывало: требуя к себе равного отношения в соблюдении прав, лицемерно уклоняться от обязанностей.
Но стыд не прибавил решимости и отказаться от помощи не заставил. И к лучшему, потому что вымотанная качкой, бессонницей и голоданием Антонина непременно растерялась бы в порту среди незнакомых лиц и непривычных пейзажей. А так достаточно было стоять там, где велел оставаться Георгий Кузьмич – именно так рыжего усача называл ученик Алёша, – и ждать.
Зала ожидания тут, конечно, не водилось: весь порт состоял из нескольких складов, крытых ржавой жестью и оттого страшно обшарпанных на вид, облезлой и закопчённой угольной гарью избушки – управления порта, куда не пускали посторонних, и пары кранов на могучих бетонных тумбах, напоминавших усталых бурых птиц неведомой породы. Укрыться от непогоды и согреться оказалось негде, но многоопытный этнограф выбрал место возле глухой стены одного из строений, защищавшей от ветра.
Вскоре рядом с Бересклет поставили её же собственный чемодан и пару дорожных сундуков, принадлежавших этнографам. Следом возник направленный охранять помощник, а там подоспела и найденная где-то поблизости от порта телега. Георгий Кузьмич не впервые оказался в Ново-Мариинске, знал местные порядки и городок, так что у него поиски транспорта не вызвали затруднений.
Вид этого транспорта стал очередным потрясением для Антонины, которая на несколько мгновений лишилась не только дара речи, но забыла даже о холоде и усталости. Грубую дыроватую телегу тянул за собой приземистый косматый зверь, в котором девушка не столько опознала, сколько угадала оленя, и пока мужчины вместе с извозчиком грузили багаж, пыталась договориться с собственными глазами и поверить им. А поверив – не пялиться слишком уж откровенно на извозчика и постараться привыкнуть к его невнятному говору. Болтал он на русском, отдельные слова и короткие реплики разбирались без труда, но в беглой речи из-за акцента сливались в сплошной неразборчивый поток.
