Мемуарески - страница 19



Как ни странно, рисовала, лепила и шила не Лина, а Таня, она придумывала и создавала куклы, организовала кукольный театр и вместе с пионерками сочиняла для него сюжеты. Увы, я к этому театру относилась безразлично. Я любила общаться с Линой. Лина читала нам вслух не входившие в школьную программу стихи и водила нас в походы, где пела с нами экзотические песни.

Например, про мальчика-машиниста, влюбленного в свой паровоз:

Ты лети, лети, моя машина,
Сколько много вертится колес!
И какая дивная картина,
Когда по рельсам мчится паровоз!
Или про юнгу, влюбленного в девушку из Нагасаки:
Он юнга, его родина – Марсель,
Он обожает пьянку, шум и драки,
Он курит трубку, пьет английский эль
И любит девушку из Нагасаки.

Сюжет кончается тем, что бедную японочку убивает злодей-клиент, а бедный юнга никак не может утешиться. Между прочим, слова песенки написала Вера Инбер. Боюсь, что теперь это самое известное из ее произведений.

Или про даму, которая плыла на пароходе в Стамбул и влюбилась в куклу-турка. А он оказался весьма привлекательным и далее страстным мужчиной.

Из тысячи фигурок
Понравился мне турок,
Глаза его горели, как алмаз.
Я наглядеться не могу на бравый вид,
И тут мне турок с улыбкой говорит:
«Разрешите, мадам,
Заменить мужа вам,
Если муж ваш уехал по делам».

Так вот, Лина носила загадочную фамилию Тапси (а молено – Тапеси) и говорила, что ее папа был турецкий подданный. И что самое удивительное, ее покойный папа в самом деле был турецким подданным, булочником. Он поверил в мировую революцию, приехал в Россию и женился на русской леенщине. А леенщина эта была фанатичной религиозной сектанткой-евангелисткой и дала своей дочери суперхристианское имя – Евангелина. А сына назвала по-турецки: Али. В семье его звали Аликом, а во дворе – Халой.

Мы, приличные, правильные, воспитанные девочки, отличницы и пионерки, приезжали к Лине на день рождения, девятого сентября. И когда еще учились в школе, и потом, много лет подряд. Это был другой мир и другая жизнь. Квартира (коммунальная) находилась в дохрущовской трущобе, вход из подворотни, лестница насквозь прогнила. Молодые обитатели коммуналки, соседи Лины и Халы и их приятели со двора располагаются в общей кухне, приносят чудом раздобытую колбасу, хлеб и зелень (спиртного не помню), курят, играют на гитаре и поют. Никогда никто из этих ребят не сказал нам ни одного грубого или пошлого слова. Линина мамаша, злобно хлопнув дверью, удаляется в свою каморку. Наверное, она там молится, призывая на нас все кары небесные. А ребята поют:

Нам электричество
Злую тьму разбудит.
Нам электричество
Решать задачи будет.
Нам электричество сделает дела.
Нажал на кнопку –
чик-чирик! – поехала, пошла!

Ах, как они поют. Жизнь обретает краски, дыхание – свободу, душа – чистое, незамутненное веселье.

Не будет докторов,
Мы будем так лечиться.
Не будет пап и мам –
Мы будем так родиться.
Не будет акушеров, врачей, профессоров.
Нажал на кнопку –
чик-чирик! – и человек готов!

В девятом классе мы ездили с Линой в зимний лагерь. Катались на лыжах, санках и коньках. Один парень из 281-й школы, Витя Гайдученя, как-то по дороге на каток взял у меня коньки. Он хотел за мной поухаживать. Ну и досталось же нам от Лины за эти пережитки. Все идут на каток коллективом, а Витька позволяет себе такой неуместный, такой буржуазный жест. Мы с Витькой чуть не сгорели со стыда. Но взаимную симпатию сохранили.