– Ольга обещала оставить здесь включенным свет, – сказала Людмила. – Забыла, наверное. Осторожнее, Сережа, тут слева стеклянный шкаф!
Сергей в темноте чуть не снес его на пол. Оглушительно зазвенели склянки, и по стеклянной полке несколько раз перекатился туда-сюда упавший пузырек. Они замерли, прижавшись друг к другу.
– Здесь никого нет, Сереженька, – прошептала Людмила. – Это нам так громко, а снаружи ничего не слышно.
– Ольга выходная? – тоже прошептал он.
– Да.
– А если кто заболеет?
– Где-то есть санитар, но Оля оставила ключи мне, а не ему.
– Это вы хорошо придумали.
– Не язвите, Сережа. Я впервые воспользовалась ее предложением. И вообще: вы претендуете быть у меня первым мужчиной. Не считая мужа, разумеется.
Они прошли в темноте еще несколько шагов.
– Кажется, сюда, – шепнула Людмила. – Это изолятор.
Она толкнула дверь в маленькую комнату. Там было светло от луны. В углу у окна стояла узкая кровать. Одеяло было сложено в ногах. Людмила села на край кровати. Сергей хотел сесть рядом.
– Сережа, милый, – сказала она. – Давайте не будем обниматься, пока вы в форме. Мне как-то не по себе. Снимите ее скорее, я вам помогу.
Она расстегнула ему ремень и положила на тумбочку. «Какого хрена, – подумал Сергей, – сам могу». Было стыдно обнажаться первому.
– Лучше отвернитесь, – сказал он.
– Я выйду и подожду за дверью.
Сергей разделся и лег под простыню. Одежду и сапоги он бросил в угол. Потом он слушал, как раздевается Людмила. Она забралась к нему под простыню, и ее кожа была холодной и вздрагивала под его шершавыми пальцами. Ему все-таки нравилось, что он у нее первый мужчина.
А потом он поцеловал ее, и она заплакала и крепко прижала его к себе, отшатнувшегося: «Это ничего, Сереженька, это ничего», и стало стыдно за свою грубость перед внезапно открывшейся чужой одинокой судьбой, в которой ничего нет, и он в ней такой незначительный и равнодушный, и казенная узкая кровать, и кирзовые сапоги на полу, в которые вставлены ее туфельки, и вот они вместе, и она вбирает его в себя, как сухой горячий песок впитывает в себя дождевую воду, и каждая песчинка жаждет влаги: се… ре… жень… ка… се… ре… жень… се… ре… жень… се… ре… жень… к…
За окном посерело. Сергей дремал, часто просыпаясь и глядя на часы. Иногда он смотрел на лицо девушки, стараясь запомнить еще малознакомые черты. Ее лицо была красивым и немного надменным. Сергей усмехнулся и заснул.
Он проснулся, когда было совсем светло. Теперь Людмила смотрела на него. Было холодно, и он натянул на замерзшую спину простыню и прижался к девушке. «Какая она чужая, думал Сергей. Незнакомая и чужая. Вот нас сейчас ничего не разделяет, кроме кожи, но мне стыдно поцеловать ее. Как было бы стыдно целовать в метро прижатую к тебе незнакомую девушку».
Людмила вдруг погладила его по замерзшей спине. Сергей закрыл глаза и спросил:
– Зачем я тебе?
– Ох, Сереженька, сама не знаю. Верней, иногда знаю. – Она помолчала. – И не старайтесь меня обидеть.
– Извини. Я дурак.
– Вы весь вечер вчера старались меня обидеть. А я терпела.
– Извини. Ничего, что на ты? Мне кажется, что у нас был весомый повод перейти на ты.
– Мне нравится обращаться к вам на вы. Ты такой унылый, такой в очках… Настоящий Онегин! Господи, ведь ты же мне никогда не скажешь: товарищ младший сержант, смирно! Ложись! Делай раз… Если он сегодня приедет, я в окоп не полезу, – она рассмеялась, уткнувшись носом в его плечо. – Этим летом я Ольке сказала, что больше не могу. А она как увидела вашу роту, так и вытолкнула меня из библиотеки. «Вот, говорит, нечего откладывать. Начни с этой роты».
