Но потом я перешла в «Орэро», и Котик воспринял это как предательство, он был обижен. Но я сказала, что хочу выступать сама. Потом Певзнер понял, что я на самом деле должна была двигаться дальше. Такое мне письмо прислал! И мы с ним до последнего его дня оставались друзьями. Он мне потом две песни написал. Одна лучше другой. И я их пою до сих пор.
Теперь все внимание было направлено на меня. И это было здорово. Начались гастроли по всему Советскому Союзу. Жуткие условия, плохие самолеты, грязные вагоны. Я переживала, но бросить не могла. Потому что понимала: это – мое.
Отношения с «Орэро» начали заканчиваться в 1975 году. Тогда из коллектива ушел руководитель Роберт Бардзимашвили, создав «ВИА 75».
Тогда Буба Кикабидзе стал руководителем «Орэро». Помню, был незабываемый концерт возле собора Метехи. Я пела «Аве Мария» на грузинском, словно паря в воздухе, обратившись лицом к Нарикала. Это было удивительно.
Увы, «Орэро» к тому времени напоминал поезд, который едет по инерции. Да и я отдала уже все, что могла. Просыпалась по ночам и думала, что мне делать? Очень переживала. И Бог послал Медею Гонглиашвили – пять лет каждый день она звонила мне и маме и говорила: «Давай сделаем сольный концерт». Я отказывалась: «Это неприлично – вот так взять и оставить их». Ведь акцент был на меня, зритель уже шел на меня. Но потом сказала мальчикам: «Вы меня извините». И они поняли, что лучше дать мне свободу.
Я проработала в «Орэро» 15 лет. Это был такой грузинский «Битлз». Наш руководитель всегда смотрел вперед. Когда мы вокруг света отправились на теплоходе и о нас фильм сняли – «Орэро» полный вперед!», это ведь был один из первых клипов! Замечательный фильм получился, а я какая там молодая!
В 1980 году я начала сольную карьеру. Хотя уход, конечно, тоже дался очень тяжело.
Удивительно, но даже когда в 1964 году я ехала во Францию, то не думала, что пение – моя будущая профессия. Как-то спокойно на все смотрела.
Восхищалась всеми вокруг себя. Я так выросла. Мама иногда говорила о какой-то певице: «Как эта девочка хорошо поет, я должна позвонить и сказать ей об этом».
Наверное, ей нравилось и то, как я пою. Иногда она говорила о ком-то: «Она поет, как ты». А мне не нравилось. Даже сегодня, когда слушаю свои старые записи, мне становится иногда стыдно. Подмечаю какие-то нюансы и понимаю, что не надо было так делать.
Первое время не осознавала, что пению надо учиться. Просто чувствовала, что называется, свое горло и делала так, как считала нужным.
Помню, в Баку один певец, хороший баритон, спросил, как я все это делаю. «Понятия не имею», – искренне ответила ему я.
Если надо, могу и оперным голосом спеть. И он у меня не изменился. Тональность я не поменяла.
То, что пение – моя профессия, я поняла, когда мне дали звание заслуженной артистки. Я уже пела в «Орэро». И параллельно выступала с романсами на каких-то концертах с Медеей Гонглиашвили.
Сольные концерты я начала давать только после сорока. До этого боялась. Не верила, что смогу. Сомневалась: ну что я за певица. Да и по сей день перед каждым выступлением думаю – примут меня сегодня или нет. В это, наверное, трудно поверить. Но те, кто меня хорошо знает, подтвердят.
Слава Богу, все концерты проходят блестяще. Честное комсомольское. Провалов не было. И такая аура в зале чувствуется, такая энергетика! Наверное, потому, что я целиком отдаю себя публике.
