Мемуары очень маленькой девочки или страсти по горшку - страница 3

А вот тут нельзя не было, и спросить я даже не знала как, слов столько не было. Но солнце так хорошо светило сквозь шторы, ветер раздувал светлые, а тёмные делали тень. Мама сидела у окна и что-то шила на машинке. Рядом с ней в стене была странная белая штучка с дырочками, если туда смотреть, ничего не видно, но очень интересно. Надо поковырять, как в песочнице. Нашла карандаш – не проходит в дырочку. Нашла такую серую холодную длинную штучку, подошла к дырочкам – подходит! Но дырочек-то две, у утюга тоже две штучки, которые в эти дырочки на подушечке вставляются, чтобы гладить. Надо вторую такую серенькую круглую палочку-штучку взять. Кажется, дядя с именем Электрик называл – проволока, когда на потолок к люстре в гости лазил. На кухне в ящике много таких штучек осталось. Солнце светит, я счастливая бегу к стене, в руках эти две серенькие палочки-штучки-проволочки – счастье! Сейчас я своими палочками всё там посмотрю в этих дырочках, ура!!! «А-А-А-А-А-А!», – кричит мама и вскакивает из-за машинки. «А-А-А-А-А-А!», – кричу я от радости и солнца. Мама хватает меня на руки, и мы кружимся в центре комнаты и моего мира. «Ты что ж это придумала!? Нельзя в розетку ничего совать! Там электричество живёт! Его не видно, но будет больно, а то и убьёт! Это опасно.»

Убьёт – ещё непонятно. Но понятно, что нельзя всегда перед опасно появляется. Но что такое опасно – непонятно.

Слёзы мешаются с манной кашей, которую я ненавижу, но её надо есть, иначе будут орать, и сидеть мне за этим столом, пока не съем. Ненавижу.

Это был уже садик, но стульчики маленькие, неудобные, как в яслях, а я высокая. В следующей группе, через год, – нормально, а в этой тесно. Значит, мне в этой истории года три.

Было хорошее солнечное утро, мы все умытые, одетые и вполне счастливые сели завтракать. На мне было ужасно нелюбимое шерстяное платьице и гольфы. Столы составлены в длинную полоску, и мы сидели друг напротив друга. Сегодня давали манную кашу, но почему-то очень горячую, прям есть нельзя. Марьиванна прокричала – «подождите, пока остынет». Ну мы и сидели, плотно придвинутые стульчиками к столам. Воспиталки следили, чтоб мы не вываливались со своих мест и не хулиганили.

В раздевалке открылась входная дверь и все повернули головы – кто пришёл утром? За кем-то пришли? И я повернула. А у меня тогда были чудесные по красоте и одновременно ужасные своим расчесыванием кудряшки. Пришла заведующая. Это событие. Все должны встать и хором сказать «Зд-ра-вст-вуй-те Маринаниколаевна». Все начали громыхать стульчиками, мне было удобно, я крайняя сидела, раз – и встала. В итоге все встали, прокричали нужное и сели, плотно придвинув стульчики, как учили. И я села. И… острейшая боль пронзила мою ногу. Что это!?! Слёзы брызнули из глаз. Я опускаю голову – становится ещё хуже, я отдергиваю голову вверх, и по лицу мне хлещут мои же кудряшки, с которых капает манная каша. Горячая манная каша! Да это же волосы мои упали в тарелку с кашей, когда я вставала-садилась… а потом с этих ненавистных кудряшек горячая каша-жижа плюхнулась на ногу! Вскакиваю. Это замечает Марьиванна: «Сядь немедленно на место», – кричит она. Я глотаю слёзы, Марьиванна далеко, не видит ничего. Тяну руку, чтоб мне разрешили выйти, но она не замечает, она мило щебечет с заведующей. Нога вся красная – эта часть ноги ужасно называется «ляжка», и она вся горит от ожога. Задрала платьице, плачу, зову Марьиванну. Она оглядывается, – «что у тебя? Есть не хочешь? – Ешь! Из-за стола не выйдешь, пока не съешь!».