Мемуары очень маленькой девочки или страсти по горшку - страница 4

Обидно и глупо как-то. Своими собственным кудряшками обжечься, ненавижу их, и манную кашу ненавижу. Да ещё и есть это в тарелке надо, эту смесь из слёз и уже подостывшей каши. Как же я вас ненавижу, взрослые! Как же мне больно! Делюсь с товарищем слева – «я обожглась, смотри». Он заглядывает и равнодушно бросает – «У меня тоже так было». Как, думаю – ТАК? У тебя же нет кудряшек! Если и что-то было, то точно не ТАК!

Дальше всё слилось в единый поток кошмара, безысходности и ненависти. Когда заведующая уходила, мило улыбаясь всем, нас опять просили встать, объясняли, что это уважение и его надо оказывать. Я изо всех сил старалась не кричать, чтоб не испортить всем уважение, кое-как потом жевала эту кашу, старалась вести себя хорошо, чтоб не подвести Марьиванну, чтоб быть хорошей девочкой. Это у меня получилось.

Когда завтрак кончился, я подошла к Марьиванне и попросила поменять платье, у меня другое было, мягкое. Но она сказала – «нельзя менять, это ещё чистое».

Почему я не показала ей свою ногу? Почему я осталась ненавидеть «их всех»? Почему ходила весь день, держа жёсткое шерстяное платье руками? Почему потом в ванной сама пыталась разлепить склеенные волосы, а не попросила о помощи нянечку?..

Ну что такого, это же не так сложно! Нужно просто взять и поддёрнуть меня за две ручки! Ну и пусть, что иногда больно плечу – зато я ле-чу. Ле-тать даже слово замечательное. А когда устал идти своими ногами, а на плечи уже никто не берёт, так хочется летать!

Во-первых, здорово, что это два очень близких человека крепко-крепко держат меня за руки. Летать можно только с близкими, хоть иногда и малознакомыми людьми, доверяя им начало и конец полёта.

Во-вторых, здорово, что наверху полёта ты всегда счастлив, а если взрослые ещё чуть вверх поддёрнут, то дольше и больше счастлив!

В-третьих, здорово и интересно, когда получается уговорить этих взрослых полетать больше, чем два-три раза. Чувствуешь себя главной, а значит управляющей всем миром, над которым летишь.

Начать можно с луж. «Не могу перейти – давайте перепрыгнем!». Когда лужи кончатся, можно «ужасно устать». А самое прекрасное – это когда взрослые сами вдруг предлагают – «хочешь полетать?» Тут всегда «да!». А когда внутри «да…», то всё происходит ещё лучше. А вот ныть и плакать не получалось у меня, никто не хотел такую девочку «ле-тать», да и самой противно было. Сквозь нытьё счастье плохо видно, а летаешь-то именно за ним.

Больше всего на свете я любила мамины руки. Не было большего счастья, чем ощущать их прикосновения к телу, когда они обнимают тебя за бока и слегка покручивают – «ути-ути-ути».

Подрастая, я смотрела на них и не понимала: ведь у всех есть руки, но только эти дарят мне столько счастья и покоя, только в эти всегда хочется окунуться. Подойти, взять их своими ручками, развернуть к себе и окунуться туда всем своим существом… Я в домике, домик состоит из меня и всей вселенной. Тёплой, мягкой, сильной и любящей.

Я знала форму маминых рук глазами и на ощупь, знала каждую венку и прожилочку. Я наблюдала, как они меняются, неизменно оставаясь красивыми, даже совершенными. У всех других мам – «недоруки».

Помимо красоты, мамины руки были умными и умелыми. Это прям сразу было понятно, когда глядишь на них. Они рисовали, писали, читали, делали книжные полки, элегантно курили. Они складывали зайчиков и птичек, тени которых летали по стенке у моей кровати перед сном. Они стирали и готовили еду. Когда я мёрзла, они становились огромными и всегда согревали меня (про то, что варежки, носки, бельё и остальную одежду мама грела на батарее, прежде чем меня утром будить, я только сейчас понимаю). Они даже пели песни. Мы пели всегда, когда куда-то шли-ехали. По долинам и по взгорьям, Щорса, барабанщиков-трубачей, вообще Окуджаву, мультики – так все перепевали. Как-то, читая Гайдарову «Голубую чашку», я узнала настроение своего детства с мамой, хотя время было описано в книге совсем другое.