— Хорошо, — кивнула она. — Только Саша не убивал. Я в это верю!
— Веры здесь мало. Нужны факты, — так же сухо продолжил я. — И вот если факты будут таковы, что у меня возникнет хоть вот столечко сомнений насчёт виновности Александра, — я слегка развёл большой и указательный пальцы, — то я приложу все усилия, чтобы разыскать настоящего преступника.
Её лицо просветлело, она кинулась ко мне с поцелуями, я на секунду деликатно приобнял её, но потом отстранил от себя.
— Подожди, Катя. Для начала мне бы хотелось бы развеять некоторые иллюзии.
— А ты стал начитанным, братишка. Вон какие слова употребляешь, — улыбнулась сестра.
— Не о том речь, Катя, — я поморщился. — Я не хочу давать напрасных надежд. Это здесь, в городе, моё слово что-то да значит, и ко мне бы прислушались. Для товарищей в Петрограде я никто, допуск к делу мне не оформят. Значит, придётся действовать неофициально. Как понимаешь, Натов Пинкертонов и иже с ними любят только читатели бульварной литературы — органы следствия же их на дух не переносят. Поверь, никому не понравится, когда у тебя под ногами начнут путаться посторонние люди. Ребятам из петроградского угро — тем более.
— Я понимаю, — вздохнула сестра.
— И ещё один важный момент. Кем бы ты меня ни считала, но я обычный оперативник, не Шерлок Холмс. И я не умею по кучке табачного пепла вычислять убийцу. К тому же я буду действовать один — а раскрытие преступлений, как правило, результат слаженных действий целой команды.
— Но у тебя же есть я! — в сердцах воскликнула Катя.
— Есть. И, поверь, мне бы меньше всего хотелось, чтобы ты влезла в это дело, — заключил я.
— Тогда что мы будем делать? — растерянно спросила она.
— Для начала сходим поедим в столовую. У меня есть талоны на завтрак, я с тобой поделюсь. Потом ты останешься здесь, а я пойду к своему начальнику.
— Он тебя отпустит?
— Попробую уговорить, — без особой уверенности сказал я. — Если не отпустит — напишу заявление о собственном уходе. Семейные дела для меня намного важнее службы.
Катя снова прильнула ко мне, и я вдруг ощутил, как во мне зарождается настоящая братская нежность. Быть может, это заговорила частичка души настоящего Быстрова. Я понял, что не смогу подвести Катю, что из кожи вон вылезу ради неё и порву всех врагов на британский флаг.
И пусть я видел её первый раз в жизни, но уже любил как сестру, которой у меня никогда не было в той жизни.
Я обнял девушку, сквозь одежду почувствовал заострившиеся лопатки у неё на спине.
— Ты сильно похудела, сестричка! Наверное, голодала там у себя, в Питере.
— Ты тоже не похож на Гаргантюа, — улыбнулась она. — Выглядишь совсем как Паташон: такой же высокий, худой и задумчивый.
— Тогда пойдём, исправим это.
Мы отправились в столовую. К моему удивлению, сестра не столько ела, сколько любовалась мною, тем, как я уплетаю кашу, сваренную на чём-то вроде технического масла или какой-то другой гадости, способной вызвать приступ дикой изжоги, как пью несладкий компот, как вытираю рот за неимением салфеток и полотенец тыльной стороной руки.
— Ты очень изменился, братишка, — вдруг проговорила она. — Возмужал, повзрослел. Ты сейчас так похож на папу.
— Извини, я его тоже не помню.
— Понимаю, — закивала она. — Это всё проклятая контузия.
Катя спохватилась:
— А эта твоя амнезия… Она не помешает тебе?
— Знаешь, у неё какой-то избирательный характер. Всё личное из памяти стёрто, как грифель с аспидной доски, а вот то, что касается работы — зафиксировалось намертво. Так что не переживай, сестрёнка: на моих профессиональных качествах амнезия не сказалась.
