– Моя победит, – сказал Рабинович, – я самый чистоплотный, моя вошь выживает в наиболее сложных условиях.
– Моя победит, сказал Лысый, – у меня в крови денатурат и растворители.
– Моя вошь самая ебливая, – сказал Кнырь, она выебет ваших в жопу.
– Моя победит, сказал Лысый, – я вскормил ее кровью убийцы.
– А как мы поймем чья победила? – спросил Пожарник.
– Нужно, чтобы каждый запомнил свою вошь в лицо, – сказал Рабинович.
В тюремной суете, разборках, драках и карточных играх пять дней прошли незаметно. Вечером пятого дня коробок был вскрыт со всеми предосторожностями и все члены Совета Камеры ахнули в один голос. На дне спичечной коробки лежала огромная, размером с божью коровку, перламутровая вошь финалист.
– Вот, – сказал Рабинович, – вошный лев.
– С кого начнем, спросил Лысый.
– Пусть сама решает, – сказал Рабинович.
«Божья коровка,
Полети на небо,
Принеси нам хлеба.
Черного и белого,
Только не горелого»
– запел он вдруг нежным голоском.
Лысый неожиданно заплакал.
– Ты че бля? – спросил у него Кнырь.
– Детство вспомнилось, – сказал сквозь рыдания Лысый.
– Так, давайте все вместе, – сказал Рабинович, повторяйте за мной:
«Божья коровка,
Полети на небо,
Там твои детки
Кушают конфетки,
Всем по одной,
А тебе ни одной»
– Вошь вдруг расправила крылышки, взлетела, села Рабиновичу на бороду, покопошилась и исчезла в густых курчавых зарослях.
Ух, ты! – воскликнули все в один голос.
– Вошь, а летает, – сказал любовно Пожарник.
– Я знал, я ждал, я верил! – воскликнул Рабинович. – Получилось. – Мутации! Я читал об этом в журнале Наука и жизнь!
– Ты что сейчас чувствуешь? – спросил Лысый у Рабиновича.
– Печаль, – сказал Рабинович.
Кнырь повесился в ночь с пятницы на субботу, когда вся камера крепко спала. Не спал только зек по кличке Фельдмаршал. Он, сидя на шконке по-турецки, что-то записывал в тетрадку карандашом.
Первым Кныря, который стоял на цыпочках в петле, связанной из ниток старого свитера, увидел попкарь, он открыл кормушку и закричал:
– Кто в камере дежурный!
– Что случилось? – спросил Фельдмаршал.
– У тебя человек повесился.
Фельдмаршал спрыгнул с нар и подхватил Кныря под ноги.
Девяностая камера проснулась.
– Нож, нужен нож! – закричал Фельдмаршал.
Попкарь передал в камеру небольшой перочинный нож. Веревку быстро перерезали, петлю с шеи Кныря сняли и уложили его на шконку.
– Хороший у тебя ножик, лисичка, – сказал Фельдмаршал, возвращая попкарю нож.
– Слышишь, не надо никому говорить, что повесился, – сказал попкарь.
– Ты мне приказываешь? – спросил Фельдмаршал.
– Нет, прошу.
– А я думал приказываешь, – сказал Фельдмаршал.
– Чего ты хочешь? – спросил попкарь.
– Оставь ножик, – ответил Фельдмаршал.
– Не могу, – сказал попкарь.
– Тогда открой форточку в коридор, – сказал Фельдмаршал.
– Хорошо, – сказал попкарь, – но только на один раз.
– Ну, как он там, – спросил Фельдмаршал у зека по кличке Пожарник, который поддерживая Кныря за голову, пытался залить ему в рот сладкого чая.
– Жывы, вачыма круціць, – сказал Пожарник. – Дурань, навошта ты гэта зрабіў? – спросил он у Кныря.
– От нехуй делать, – сказал Кнырь и засмеялся. – Вы мне все испортили.
– Сапсавалі мы яму ўсё, вось дурань так дурань, – сказал Пожарник.
– Ты бы посмотрел на себя со стороны, – сказал Фельдмаршал, – как ты выглядел когда в петле стоял.
– Это со стороны страшно, а внутри приятно, – сказал Кнырь.
– У цябе чыстыя трусы ёсць? Трусы памяняй, обтрухался ўвесь, – сказал Пожарник.
