– У тебя хорошее настроение, – заметила Анна, чуть приоткрыв окно и высунув в него свой курносый нос, вдыхая чистейший осенний воздух, что струился сквозь щелку.
– А когда оно было плохим?
– Когда ты наступил на свой натюрморт, – напомнила Аня, весело хихикнув.
Стас нахмурился, вспоминая тот чудной эпизод из своей жизни. Точнее говоря: самый чудной эпизод из всех его чудных эпизодов.
– Аа, ты про это то? Это уж точно. Да не наступи на холст я – так это непременно сделал бы кто-нибудь другой!
– Ха-ха! Например, Валентин Ниткин!
Стас наградил свою жену удивленно-нахмуренным выражением лица, при этом смешно задрав одну бровь. У него это всегда выходило крайне выразительно. Аня частенько подшучивала над ним, якобы он упражняется перед зеркалом в мимическом искусстве. В итоге ей однажды якобы удалось уличить его в этом.
– Слушай, – ответил Стас, смотря то на Аню, то на дорогу. Лица при этом он не терял. – Я тебе не перестаю поражаться, вот клянусь. Твоя память – это поистине своей – горькая реинкарнация.
– Глазами Пешкова гляжу я на тебя и диву дивлюсь, – произнесла Аня, изображая прядью своих густых волос, черные усы под носом.
На горизонте замаячили очертания исполинского здания Министерства. Оно находилось на окраине города и размеры занимаемой им площади превосходили даже некоторые его отдельные районы. По виду это было ничем не примечательное здание (не считая его размеров): кубический монолит с редкими маленькими окнами. Архитектурный гений раскрывался внутри этого здания. Естественная вентиляционная система действовала по принципу муравейника. Здание буквально дышало, давая своим обитателям чистый воздух и поддерживая приятную прохладу совершенно естественным образом.
– Там разве что лампочек не хватает, – после затянувшейся паузы, произнес Стас, поглядывая в сторону их пункта назначения. – Так-то вот.
– Что, так-то вот? – спросила Аня, глядя в ту же сторону. – Слушай, Стасямба?
Стас не очень-то любил, когда она его так называла, но со временем, ему удалось удалить весь заряд этого сочетания букв и он относился к этому совершенно хладнокровно. Тем более, подобное из нее вылетало крайне редко.
– Чего тебе, трынделка?
– А кем бы ты хотел стать в прошлой жизни? – произнесла Анна, награждая своим вдумчивым взглядом теперь уже загустевшее серое небо.
Стас задумался. Затем посмотрел на свою жену, как бы лишний раз убеждаясь в ее намерениях получить ответ на вопрос и, убедившись в серьезности ее вопроса, вернулся к размышлениям над сказанным.
– Скрипкой Паганини! – совершенно неожиданно, даже для самого себя, выпалил Стас.
– Ого! – искренне удивилась Аня, изумленно уставившись на мужа. Она даже придвинулась к нему, заинтересованная подобным ответом. – Я представляю, как бы ты тогда агрился всякий раз, когда бы великий мастер фальшивил.
– Я бы лопнул от злости!
– Сколько нам еще ехать, смычок?
– Вёрст семь, около того.
– Мой муженёк величайший знаток древности, – с любовью произнесла Анна, возвращаясь обратно к окну.
– Ну, не величайший, но знаток уж точно.
– Сто лет не слышала этого выражения, кстати, – буднично произнесла Анна, приоткрыв окно и, высунув в него руку, успев схватить за тонкую ножку, летящий навстречу пожелтевший лист орешника.
– Раньше столько не жили, – ответил Стас, принимая из рук жены ее подношение. Сжав в кулак ладонь с листком и растерев его в крошку, Стас высыпал то, что осталось от листка себе за пазуху, осыпав тем самым пуповину своей дочери.
