И тут, словно из-под земли, вырос Добрыня. На голове у него красовался нелепый венок из высушенных полевых цветов, а в руках он держал огромную бутафорскую дубину, вырезанную из тыквы. Он подошел, пританцовывая, и запел фальцетом, что-то невразумительное о любви и репе:
– Любовь, как репка, в землю вросла! Тянуть ее надо, чтоб жизнь не прошла! Кто репку тянуть не умеет, тот в девках навек просидеет!
Князь Мирослав нахмурился еще сильнее. Его лицо стало почти багровым.
– Что это такое? – прорычал он сквозь зубы.
Добрыня прекратил свое пение, резко поклонился и подмигнул князю:
– А это, княже, я! Добрыня, шут деревенский! Приветствую тебя, свет очей наших! А чего это ты тут с нашей Ярославушкой беседуешь? Небось, сватов засылаешь?
Мирослав скривился так, словно его заставили выпить уксус.
– Уберите это немедленно, – приказал он одному из своих телохранителей, стоящих за спиной.
Но Добрыня, словно предвидев такой поворот событий, подскочил ближе к Ярославе, обнял ее за плечи и начал причитать:
– Не трожь её, не трожь, злой боярин! Она еще молода, неопытна! Ей еще коз пасти, горшки лепить, хороводы водить! Не порть девке жизнь! Она ж у нас, как ягода спелая, как цветочек нежный!
Ярослава не могла сдержать улыбку, хотя и понимала, что Добрыня сейчас ходит по тонкому льду. Князь Мирослав был известен своим крутым нравом и не терпел неуважения.
– Довольно, – рявкнул князь, и телохранители сделали шаг вперед. – Я не собираюсь тратить свое время на глупые шутки.
Он повернулся к Ярославе, в его глазах читалось явное раздражение.
– Хорошо, Ярослава. Я дам тебе подумать. Но помни, что я редко предлагаю что-то дважды. – Он бросил на Добрыню презрительный взгляд. – А тебе, шут, я советую следить за своим языком. Он может привести тебя к большой беде.
С этими словами князь развернулся и, сопровождаемый свитой, ушел, оставив Ярославу и Добрыню одних. Добрыня, проводив его насмешливым взглядом, отпустил Ярославу и облегченно вздохнул.
– Ох, чуть в кашу не попал! – прошептал он, вытирая пот со лба. – Этот Мирослав, он как грозовая туча, только и ждет, кого бы молнией поразить! Ну что, Яра, жива, цела? Не сильно тебя этот князь напугал?
– Да нет, Добрыня, не сильно, – отозвалась Ярослава, стараясь скрыть дрожь в голосе. – Скорее, утомил. Не понимаю, чего он ко мне пристал?
– Ну, ты у нас девка видная, – усмехнулся Добрыня, почесывая тыквенной дубиной затылок. – Да и не только видная… Характер у тебя – огонь! А князья такое любят, чтобы кровь кипела. Только этот Мирослав… Он, знаешь, из тех, кто любит, чтобы этот огонь только для него горел.
Ярослава поморщилась.
– Не люблю я его. И не хочу я для него гореть. Свобода мне дороже.
– Ну, это ты ему так и скажи в следующий раз, – подмигнул Добрыня. – Только, может, без этой… как ее… искры в голосе. А то он ведь может обидеться и… на репку тебя заставить работать!
Ярослава рассмеялась, и напряжение немного отпустило.
– Спасибо, Добрыня, что выручил. Ты всегда знаешь, как поднять настроение.
– Всегда рад услужить, красавица! – Добрыня выпятил грудь и шутовски поклонился. – А куда ты теперь? Домой? Или, может, гулять пойдем? Я тут слышал, в соседней деревне медведь на ярмарке танцует…
Ярослава покачала головой.
– Нет, домой не хочется. Пойду к Велесу.
Добрыня нахмурился.
– К Велесу? К этому старому ворчуну? Зачем он тебе сдался? Он же вечно брюзжит, словно старая бабка на печи. Да еще и такой противный, что мухи от него дохнут.
