Казбек был куда более ворчлив и менее улыбчив, чем отец моего лучшего друга, но эти черты его характера портили лишь первое впечатление о нем. Я же знал его почти так же долго, как и Тима и всю его семью, а потому знал, что в обычной серьезности, и даже угрюмости, Казбека кроется его шарм. На самом деле он был довольно интересным собеседником, который почти также, как лыжи, любил только разве что лошадей и мог с утра до вечера говорить и о том, и о другом.
Я знал, что в молодости он работал на одной конюшен, тоже находившейся где-то поблизости от Домбая. Он всегда говорил о лошадях, как о самых умных животных, что ему доводилось встречать. Более того, когда он говорил о них, лицо его и грозный взгляд заметно смягчались. Выбрав для бизнеса именно лыжи, он однажды заикнулся о том, что когда-нибудь накопит денег и на собственную конюшню – даже если ее назначением будет всего лишь катать туристов, а не, скажем, тренировать скаковых или служебных лошадей.
А еще у этого человека была хорошая память на события, но отвратительная на имена и лица, а на его макушке всегда забавно находилась старенькая серая шапка, опиравшаяся краями на кончики ушей.
Я кивнул ему, воткнув Настину доску в снег хвостом рядом с моей.
– Как поживаете?
– Неплохо, парень, – ответил Казбек, глядя на сыплющуюся с потемневшего неба крупу. – Курить бросаю. Сердечко шалит. А выйти покурить так и подмывает. Привычка уже. Вот так выйду, постою, да пойду назад. Сам себя обманываю. Скука смертная. Сам-то ты как?
– Хорошо, спасибо.
– Ты теперь на двух досках катаешься? – хмыкнул он.
Я усмехнулся.
– В каком-то смысле.
– Или девушку завел?
– Нет, увы. Просто помогаю… знакомой встать на сноуборд.
Он окинул меня коротким оценивающим взглядом, но промолчал.
– У нас вчера на лавочке бумажку одну забыли, кстати. Не видели, кто это мог быть?
Черные ястребиные глаза уперлись мне в лицо.
– Что за бумажка?
Я замешкался лишь на секунду, но мне показалось, что Казбек даже напрягся.
– Да так, – пожал я плечами. – Распечатанный билет на поезд. На будущую неделю. Не то, чтобы ценный и незаменимый артефакт, но, наверное, он был кому-то нужен, раз распечатали. Хотели вернуть. Если будут спрашивать – шли к нам, Тим его куда-то у нас положил.
Плечи Казбека немного опустились, и взгляд снова устремился в небо. В какой-то момент мне показалось, что я раздражаю.
– Спроси у Замира, – сказал он. – Он ближе к вам, из окон его проката на вашу скамейку вид лучше. – Потом еще постоял и добавил: – Щетка освободилась, Паш, – и, когда я обернулся на нее посмотреть, неспешно зашагал в сторону своего проката “Вершина” и скрылся за его дверью, кинув мне с порога: – Увидимся еще.
Я стоял на мосту и смотрел на речку. Точнее, я пытался разглядеть хоть что-то в вечерней кромешной темноте, но безрезультатно. Фонари были, конечно, и на мосту, и в поселке, но до глубокого русла Аманауза их свет был не в силах достать. Поэтому я просто наслаждался шумом бурлящей под ногами воды… и стуком бешено колотящегося сердца в груди. Она придет, обязательно придет. Я очень хотел в это верить. Я нервно поглядывал по сторонам, вглядываясь в каждого проходящего мимо.
Днем в Домбае прямо-таки кипела жизнь, а ночью даже на мосту, который был едва ли ни туристическим объектом номер один, было очень мало людей. Все прятались по домам и отелям, отдыхая после тяжелого дня на склоне. Да и, честно говоря, в Домбае было мало вечерних развлечений для приезжих.
