Место, где зимуют бабочки - страница 24

– С тобой все в порядке?

Луз вздрогнула и повернулась на голос. Салли стоял, прислонившись к стене, скрестив на груди сильные мускулистые руки. Длинные рукава рубахи закатаны по локоть. Резко очерченные скулы лишь подчеркивают общее выражение озабоченности. Салли изо всех сил пытался помочь ей, поддержать, утешить, но ему было больно осознавать, что у него нет таких слов, какими можно было бы приуменьшить и ослабить ее боль. Горечь потери Луз была слишком велика. Вот и сейчас он с надеждой вглядывался в ее лицо, пытаясь отыскать на нем проблески облегчения боли – и Луз понимала это, – хотя бы малейшие признаки того, что ее отчаяние начало отступать, но она молчала, чувствуя, что дух ее сломлен.

– Она действительно ушла навсегда, – проговорила она прерывающимся голосом. – И теперь я совсем одна.

Салли оторвался от стены и, сделав два больших шага, оказался рядом с ней. Обнял за плечи:

– Ты не одна. Я здесь, рядом. Я всегда буду рядом с тобой. И ты это знаешь, ведь так?

Луз плотно сжала губы и молча кивнула: да. Его руки, они такие надежные, в его объятиях она всегда чувствует себя в безопасности. Но вот слова его… они не приносили ей утешения, не заполняли ту пустоту, что возникла в ее душе с уходом бабушки.

– Я знаю, – промолвила она наконец. – Но я говорю совсем о другом одиночестве. Понимаешь? Я потеряла бабушку. У меня нет матери, нет отца, нет братьев или сестер. Я не знаю никого из своих тетушек, дядюшек, двоюродных братьев или сестер. Да я их и не видела никого. У меня нет семьи. Вот ты, к примеру, сидишь за обеденным столом, а вокруг тебя люди, у которых такие же носы, как у тебя, такой же разрез глаз. Они даже смеются так же, как ты. А я… я осталась одна в целом мире. Я не могу назвать ни единого человека во всем свете, у которого был бы такой же генетический код, ДНК, как у меня. Наверное, бабушка предчувствовала, что скоро умрет, и очень боялась, что я останусь одна. Вот потому-то она и вознамерилась во что бы то ни стало познакомить меня с родней. Но она умерла. Ее больше нет. И я блуждаю сейчас в каких-то потемках…

– Но рядом есть я. Я здесь! И я люблю тебя. – Салли обхватил ее, обнял, прижал к груди. – Пойдем к тебе в комнату, детка. Давай я тебя уложу.

Не разжимая рук, он медленно повел ее в спальню. Быть может, привычный уют этой комнаты хоть на мгновение оторвет Луз от ее невеселых мыслей. Ночник под изящным шелковым абажуром цвета лаванды с многочисленными оборками по краю едва освещал комнату. Ни у Салли, ни у Луз так и не дошли руки поменять перегоревшую лампочку в потолочной люстре. Лампочка перегорела еще на прошлой неделе: все ночи после похорон Луз спала только при свете.

Она кульком рухнула на кровать. Не было сил даже на то, чтобы помыться. Ничего не хотелось, и все было ей безразлично. Словно во сне, она повторяла каждое движение Салли, когда тот стал стягивать с нее черное шерстяное платье, затем приподнял вначале одну ее ногу, потом вторую и осторожно снял черные туфли-лодочки, которые она специально купила для похорон. Он поставил ее на ноги и бережно расстегнул на спине лифчик. Бретельки соскользнули вниз по опущенным плечам. Она с готовностью задрала руки, когда он стал натягивать ей на голову ночную сорочку.

Никогда ранее она не испытывала такой безмерной усталости и абсолютного равнодушия ко всему на свете. Ей хотелось раствориться без остатка в слезах и навсегда исчезнуть. Но Салли все понимал правильно. Он знал, что надо делать. Он бережно подвел ее к стулу, тоже с лавандовой обивкой, усадил со всеми предосторожностями, будто она из стекла, вытащил заколку из ее волос и стал смотреть, как они хлынули вниз, подобно сверкающему черному водопаду, и рассыпались по плечам и спине. Салли обожал ее волосы. Он взял с нее слово, что она никогда не будет их стричь. Расческой из натуральной щетины, такой маленькой в его огромных сильных руках, привыкших изо дня в день иметь дело лишь с грубой техникой и железом, он стал бережно расчесывать ее волосы, от корней до самых кончиков, прядь за прядью. Ритмичные, плавные движения, исполненные особой нежности, убаюкивали и, как ни странно, приносили облегчение. Луз глубоко вздохнула, издав звук, похожий на тот, когда струя пара вырывается из-под клапана, и беззвучные слезы полились по ее щекам. Она знает этого мужчину вот уже больше трех лет, она любит его, ей известно, каким нежным и предусмотрительным он может быть. Но еще никогда у Салли в его прикосновениях к ней не было такого «точного попадания», как сейчас. Бережно проводя щеткой по ее волосам, он каждый раз словно бы говорил ей: «Вот видишь! Мне вполне под силу сделать то, что пока ты не в состоянии сделать сама для себя».