Метафизика. 2024 - страница 16

Итак, из обеих этих школ мы можем узнать следующее: противоположности являются принципами вещей; а сколько этих принципов и какие они, мы можем узнать из одной из этих двух школ. Но как эти принципы могут быть объединены под названными нами причинами, они четко и ясно не изложили; они, однако, по-видимому, объединяют элементы под главой материи, поскольку из них, как имманентных частей, по их словам, состоит и формируется вещество.

Из этих фактов мы можем в достаточной степени понять смысл слов древних, которые говорили, что элементов в природе несколько; но есть и такие, которые говорили о вселенной, как о едином целом, хотя все они не были одинаковы ни в совершенстве своих высказываний, ни в их соответствии фактам природы. Их обсуждение никоим образом не подходит для нашего нынешнего исследования причин, поскольку они, подобно некоторым натурфилософам, не предполагают, что бытие едино, и при этом порождают его из единого, как из материи, но говорят иначе; те другие добавляют изменения, поскольку они порождают вселенную, но эти мыслители говорят, что вселенная неизменна. Тем не менее это имеет отношение к данному вопросу: Парменид, по-видимому, настаивает на том, что едино в определении, Мелисс – на том, что едино в материи, по этой причине первый говорит, что оно ограничено, второй – что оно неограниченно; Ксенофан же, первый из этих приверженцев Единого (ведь Парменид, как говорят, был его учеником), не дал четкого определения и, похоже, не понял природы ни одной из этих причин, но применительно ко всей материальной вселенной он говорит, что Единое – это Бог. Этими мыслителями, как мы уже говорили, в целях настоящего исследования следует пренебречь – двумя из них полностью, как слишком наивными, а именно Ксенофаном и Мелиссом; но Парменид, кажется, местами говорит более проницательно. Ибо, утверждая, что, кроме существующего, не существует ничего несуществующего, он думает, что по необходимости существует одна вещь, то есть существующее и ничего другого (об этом мы более ясно говорили в нашем труде о природе), но, будучи вынужден следовать наблюдаемым фактам и предполагая существование того, что едино по определению, но более чем едино по нашим ощущениям, он теперь устанавливает две причины и два принципа, называя их горячим и холодным, то есть огнем и землей; и из них он соотносит горячее с существующим, а другое – с несуществующим.

Итак, из сказанного и от мудрецов, которые ныне заседали с нами в совете, мы получили следующее: с одной стороны, от самых ранних философов, которые считают первый принцип телесным (ибо вода, огонь и тому подобные вещи – это тела), и из них одни полагают, что существует один телесный принцип, другие – что их несколько, но и те и другие относят их к материи; и, с другой стороны, от некоторых, которые считают, что есть и эта причина, и, кроме того, источник движения, который мы получили от одних как единый, а от других как двойной.

Итак, вплоть до италийской школы, да и помимо нее, философы относились к этим предметам довольно неясно, за исключением того, что, как мы уже говорили, они фактически использовали два вида причин, и одну из них – источник движения – одни рассматривали как одну, а другие как две. Но пифагорейцы точно так же говорили, что есть два принципа, но добавляли к этому свойственное им обстоятельство: они считали, что конечность и бесконечность – это не атрибуты каких-то других вещей, например огня, земли или чего-то еще в этом роде, но что сама бесконечность и само единство – это субстанция тех вещей, о которых они сказываются. Поэтому число было субстанцией всех вещей. Итак, по этому вопросу они высказались так; что же касается вопроса о сущности, то они начали делать заявления и определения, но отнеслись к этому вопросу слишком просто. Ибо они определяли поверхностно и думали, что первый предмет, о котором можно сказать, что данное определение предикативно, является субстанцией определяемой вещи, как если бы кто-то предположил, что «двойка» и «2» – это одно и то же, потому что 2 – это первая вещь, о которой можно сказать «двойка». Но, конечно, быть двойным и быть 2 – это не одно и то же; если это так, то одна вещь будет многими – следствие, к которому они фактически привели. Итак, от ранних философов и от их преемников мы можем научиться многому.