Да, всё это звучит вразрез с очень мощной, едва ли не магистральной традицией мысли. А ведь к ней примыкает еще одна, имеющая древние корни. Согласно ей, нечто одно (Единое) разделяется надвое, дабы засвидетельствовать и познать само себя. Претензии к этому представлению довольно очевидны, и напоминать их – примерно как вынужденно говорить банальности.
Представим, как нечто разделилось на две части – неважно, равные или неравные. При этом преследуется цель постичь то, что было до этого разделения. В самом деле, адепты самоисследования вряд ли имеют в виду исследование половины или части себя. Все они свято верят, будто постигают себя, взятого целиком. Однако невозможно занять по отношению к себе стороннюю позицию без потерь – без откола от себя некоей своей части, после чего наблюдаемое оказывается ущербной версией того, что имело место до произведенной ампутации.
Разделившееся в себе постигает вовсе не себя. И постигающим тоже выступает уже не оно. Здесь одним осколком изучается другой осколок. Зачем это нужно, совершенно непонятно. Мало ли что узнано про осколок и мало ли что узнано осколком. Причем, если вдуматься, целью такого изучения является не что иное, как преодоление разрыва, согласование двух кусочков друг с другом во имя обретения единства. Получается, Единое разделяется в себе лишь для того, чтобы как можно скорей залатать этот разрыв, причем крайне неэффективным методом. Отказывается от большего ради меньшего с целью вновь обрести это большее, причем теми путями, какими его не обрести никогда.
В самом деле, изучение субъектом объекта никогда не вернет вожделенного единства. Сколь ни изучи объект, он все равно останется отдельностью. Как останется отдельностью и субъект, сколь бы он ни исследовал свой объект.
Сюжеты, когда Единое «затекает» на место субъекта объектов либо раздваивается на субъект и объект, явно зиждутся на нашей подспудной убежденности в необходимости знать самого себя. Разумеется, нам как обособленным, разделенным в том числе с самими собой существам нужно иметь представление о себе, пусть оно и будет касаться всего лишь наших наружных характеристик. К тому же нам в данном случае есть что знать. Однако коль скоро речь идет о Едином, ситуация меняется самым коренным образом.
Необходимость знать себя – величина непостоянная. Она тем острей, чем ты конкретней, выпуклей, определенней. И наоборот. Если учесть, что по-настоящему едино то, помимо чего ничего больше нет, то оно совершенно неконкретно, категорически невыпукло и совсем лишено каких-либо пределов. Более того, если нет иного Единому, то в известном смысле нет и его самого, поскольку ему не из чего выделиться. Нет как «чего-то», но этого уже достаточно для того, чтобы не иметь необходимости знать себя. Наличие себя – повод стать субъектом этого объекта, разделиться с ним. Если же на месте объекта – пусто, то разделяться не с чем. Налицо аналогия с тем, что говорилось выше: если на местах объекта и субъекта расположилось одно и то же, эти два места схлопываются, их больше нет, как нет больше и нужды в согласовании кого-то с чем-то.
Чем я менее выражен, тем менее важно, что я есть такое.
Что Единое могло бы понять о самом себе, если допустить, что понимание себя отнюдь не требует саморасщепления? Что оно – Единое? Ну, так это ведь мы его так назвали, вычленив фактор единства в противовес фактору раздробленности. В реальности названному нами Единым нечему противопоставить себя. Мы смошенничали, назвав его Единым. И ему явно не нужно знать, каково оно с точки зрения мошенников, которых к тому же и нет. Знание себя есть не что иное, как знание своих границ, особенностей и занимаемого места. Если ни границ, ни особенностей нет и места занимать негде (где занимать место всему, что есть?) – понимать решительно нечего. И не про что.
