Вейя резко вскинула руки, высвобождаясь. Далебор застыл, в камень превратившись, не успел осмыслить сказанное, как Вейя уже бежала от него прочь, дороги перед собой не различая.
Глупая. И надо же было такое сказать! Зачем? Внутри колотилось всё. Сквозняк, напоенный прохладой вечерней, что по теням деревьев уж собираться начал, обдавал разгорячённое лицо. Вейя не заметила, как плат потеряла, что сбился с плеча, соскользнул наземь. Спохватилась было, да уже не вернуться. Взбежала на крыльцо, задержалась, скользнув взглядом по двору, выдохнула шумно, унимая дрожь в теле. Убежала, кажется. И что этому Далебору от неё нужно стало, когда сама княгиня на него взор свой положила? Просить её станет... Вейя хмыкнула, разве не он признания жаркие шептал Любице, покрывая её кожу поцелуями?
Вейя вернулась в светёлку, опять пустую — челядинки на гульбище все, то дело молодое — на глаза гридням всякая свободная да не замужняя девица спешила попасть. Вейя решила твёрдо, что не пойдёт на пиршество. Не место ей там, ловить холодный взгляд Любицы, да напряжённый — Далебора. Но чем гуще темнело за стенами, тем больше Вейя жалела, что всё же не пошла — знать хотя бы, какие разговоры происходят сейчас там. Потому Вейя отправила Миру, как только та вернулась из бани, наказав ей послушать, о чём говорят мужи.
Оставшись одна, Вейя долго бродила по светёлке, всё раздумывая, наблюдая, как тускнеет жёлтый свет догоравшей лучины, слыша доносившийся с детинца глухой грохот бубен да хохот девичий. Поскорей бы уж завтрашний день настал, переговорить с Годуяром и узнать, наконец, известия хоть какие-то, понять, куда дальше Вейе путь держать. Пока, кроме как к родичам своим в Сосновые Острожки, пути нет. Там и сестра матушки. Правда, в Канугарах князь Белотур — тоже родич — держит острог. Вот бы к нему попасть…
Вейя даже гребень опустила, посмотрев перед собой — настолько мысль стремительная осенила. Далебор ведь говорил, что Годуяр в Каручай направится на сборище общее. Вот бы с ним туда отправиться, наверняка Белотур там будет тоже! Но тут же Вейя плечи опустила, положив гребень на стол. Что она может сделать, что в её силах? Девку, пусть не простой крови, кто слушать станет?
Так и не дождавшись челядинку, Вейя с тяжестью на сердце легла, уставившись в бревенчатый потолок.
— Макошь-матушка, поскорее проясни всё, прошу — лишь бы отец живым был, а больше мне ничего не нужно, — Вейя прикрыла веки.
Трудно дом потерять и опору надёжную. Вейя и не представляла, что настолько будет тяжело выпасть из гнёздышка да под чужим крылом оказаться. А ведь Гремислав обещал не разлучаться никогда…
***
Проснулась Вейя с трудом, вставать вовсе не хотелось, всё лежала, щуря глаза на ослепительный свет — око огненное только поднималось из-за лесов, заглядывая в оконца. За дверью топот и перекрикивания челядинок поднялись, пробуждая Вейю совсем. Едва только умылась в остывшей за ночь воде, как вбежала в горницу Мира. И где её только носило всю ночь? Хотела бы рассердиться да расспросить обо всём, но девка, отдышавшись, поспешила сказать:
— Князь велел в гридницу тебя просить.
Грудь словно сжалась, и сердце биться, кажется, перестало.
Вейя бросилась собираться, торопливо стягивая с себя сорочку, да исподнее надевая, позволила Мире собрать её как следует: надела платье — хоть не праздничное, но видное, в каком не стыдно перед князем показаться. От волнения всё из рук валилось — пальцы дрожали, не слушались — не могла тесьму завязать путём, хорошо, Мира помогла и волосы сплела в тугую косу, и очелье повязала, украшенное кольцами витыми. Эти кольца отец привёз с торговой горды. Он одаривал каждый раз дочь, как приходил из походов дальних, всегда привозил Вейе что-то: то обруч, то бусины сердоликовые, то отрез ткани дорогой на платье.
