Методологические проблемы социально-гуманитарных наук - страница 50

Таким образом, одна и та же ментальность может пронзать собой всю толщу общественного сознания, имплицитно выражаясь в языке и других его проявлениях и артефактах. Согласно определению В. С. Соколова, «ментальность – это система идеалов, ценностных ориентаций, установок, а также психологических и мыслительных механизмов восприятия и понимания мира, которые позволяют воспринимать, сознавать и преобразовывать мир. Другими словами, ментальность – это и идеалы, и ценности в форме убеждений (своеобразных умственных установок, если так можно сказать), и методы познания, характерные для данной личности как части какой-то социальной общности» [Соколов 2003, с. 401].

Надо заметить, что разработка истории ментальностей как интегральной части социальной истории развернулась с 1960-х гг. Для этого периода характерна общая тенденция деидеологизации гуманитарного знания, «поиск представлений и понятий, мощно определяющих сознание и поведение человека, но лежащих как бы «ниже» господствующих идеологических систем» [Соколов 2003, с. 77], стремление «вырваться из жестких и узких рамок идеологий и высветить установки сознания, им не подвластные и даже им противостоящие, несомненна для всех указанных школ. Тем самым создавались условия для изучения потаенных пластов общественного сознания, особенно тесно связанных с повседневной жизнью человека, с его коренными жизненными ориентациями. Эти пласты сознания по существу игнорировались предшествовавшей наукой, которая понимала общественную жизнь исключительно на уровне философии, религиозной догматики, эстетики – на уровне элитарном [там же].

Однако значит ли это, что представления, способы видения мира, ценностные установки, образующие состав ментальностей, остаются лишь на уровне обыденного сознания, не достигая уровня духовного производства – идеологии, искусства, других его форм и никак не влияя на содержание его продуктов? По мнению автора, это противоречило бы положению о субстанциальном единстве сознания общества и его субъекта. Перемещение интереса историков «как бы «сверху вниз» – от истории «героев», правителей, государственных деятелей, мыслителей к истории повседневной жизни разных социальных слоев и групп, рядовых людей, общества в целом» [Гуревич 1989 а, с. 85], совпавшее по времени с включением в исторический дискурс категории ментальности, вовсе не означает, что само понятие ментальности должно использоваться только по отношению к «нижним» уровням общественного сознания. Такое его использование было бы не только методологически неправомерным, но и бессмысленным, так как суть задачи, решаемой при помощи данной категории, состоит в восстановлении и объяснении содержательного единства всех пластов и уровней сознания общества.

В трудах французских историков, включивших понятие ментальности в свой научный лексикон, это понятие «выражает повседневный облик коллективного сознания, не вполне отрефлектированного и не систематизированного посредством целенаправленных усилий теоретиков и мыслителей» [Гуревич 1989 б]. Причина столь ограниченного употребления понятия видится нам в том, что, как поясняет А. Я. Гуревич, центральной задачей этих историков была «постановка вопроса о социально-культурных представлениях людей другого времени» [Гуревич 1989 а, с. 86]. Тот факт, что в центре их внимания оказались «не порожденные индивидуальным сознанием завершенные в себе духовные конструкции, а восприятие такого рода идей определенной социальной средой, восприятие, которое их бессознательно и бесконтрольно видоизменяет» [Гуревич 1989 б], – есть факт внутренней логики научного исследования, подчиненного решению определенных задач, возникших на определенном этапе развития конкретной науки. Однако факт такого применения понятия ментальностей нисколько не мешает его использованию и в более широком, социально-философском контексте, соответствующем его содержанию.