Мэйделе - страница 25

Ривка, выбравшая Ленинград, грезила о колыбели революции, представляя, как будет ходить по улицам легендарного города. Что интересно, Мишка сменил вектор увлечений, отправляясь в тот же город. Юноша понимал, что видеться они будут нечасто, но тешил себя надеждой пронести свои чувства через это испытание. На дворе стоял тридцать девятый год, и расставание было всё ближе. Каждый день, каждая ночь приближала расставание Гиты с семьей, отчего девушка начала было чаще плакать, но Мама, да и ребе, помогли Гите принять это испытание, хотя было очень непросто. Особенно непросто убедить оказалось взрослую девушку, в памяти которой ожили старые демоны, что Мама никуда не исчезнет.

И вот наконец выпускной бал. Сначала было вручение аттестатов зрелости, и её детей вызывали одного за другим в числе первых, отчего Циля радовалась и гордилась ими. Аттестаты с отличием, благодарности комсомольской организации, благодарности учителям прерывающимся от волнения голосом.

– Пельцер Гита! – вызвали младшую дочь, чтобы вручить аттестат зрелости. С отличием! Девушка, увидевшая радостную улыбку Мамы, чуть не забыла всё, что хотела сказать, но взяла себя в руки, выдав прочувствованную речь, заставившую прослезиться педагогов и удовлетворённо кивнуть стоящего наособицу товарища из НКВД.

Счастливая от Маминой улыбки девушка принесла свой документ, вручая его той, что была для Гиты важнее всего на свете. Мамины объятия, Мамина гордость… на всю жизнь запомнила та, кого по-прежнему называли «мэйделе», этот момент. Потом, конечно, был праздник, на который пришли все – и дядя милиционер, и ребе, и соседи… Дети закончили школу, готовясь разлететься в разные стороны. Циля гордилась каждым из них. И, видя эту гордость Мамы, расцветали улыбки на посмурневших от скорого расставания лицах.

Это были самые тяжёлые недели, пожалуй. Если Ривка была морально готова ехать, даже грезила городом, в котором будет учиться, то Гита… Мэйделе стала чаще грустить и тихо-тихо плакать в подушку, что не могло радовать Маму, сидевшую с девушкой почти постоянно, уговаривавшую её, успокаивавшую.

– Мама, может, лучше в Одессе? – спросил однажды Йося, которому было тяжело от слёз сестры.

– Йося, кто мучил нашу Мэйделе? Мало ли что может случиться… – ответила Циля. – Беспокоюсь я за неё, лучше подальше от границ да от румын…

– Вот оно что… – брат пошёл разговаривать с сестрой. После этого разговора на лице Мэйделе появилась решимость, слёзы сошли на нет, но от тоски в глазах ребёнка хотелось плакать.

– Мэйделе, так надо, Мама не может ошибаться, – сказала девушке сестра, и Гита приняла это.

Первыми провожали Ривку и Мишу – экзамены у девушки начинались немного раньше, чем у Гиты, оттого она и уезжала раньше. Замершие на перроне сёстры… А потом объятия Мамы – последние перед долгой разлукой. Очень долгой – аж до самой зимы, поэтому плакали и Ривка, и Циля, и Гита… Изя держался, как и Йося, – мужчинам нельзя. Наконец в окне вагона появилось лицо сестрички, едва видной Гите из-за заливавших лицо слёз. Ривку Миша успокаивал до самой ночи, но сумел успокоить, а Мэйделе вдруг стало как-то пусто в комнате, и она провела всю ночь, гладя недавнюю фотографию сестры. Потом дни побежали как-то очень быстро, и вот…

Через неделю уезжала и Гита. Свою младшую Циле было особенно тяжело отпускать, но женщина чувствовала, что так будет правильно – подальше от румын, потому что пограничники доносили о каком-то странном шевелении на той стороне. По мнению Цили, надо наступить на горло жалости, чтобы доченька была в безопасности. И вот… Решимость девушки испарилась на вокзале. Все слова будто исчезли – её хотели разлучить с Мамой! Отчаянно рыдающая от расставания с самым святым на свете человеком Гита никак не могла отцепиться от Мамы. От той, что была всем для этой девушки, по-прежнему ласково называемой «мэйделе», что значило «девочка». Так называли ещё совсем маленьких девочек, но именно «мэйделе» почти стало вторым именем Гиты, совсем не представлявшей себе жизни без Мамы. С трудом усадив дочь в поезд, Циля уже жалела о своём решении. Видеть, как рвётся от разлуки сердце ребёнка, было для матери невыносимо. Казалось, ещё минута, и всё будет переиграно. Понимал это и Изя, шепнувший что-то на ухо понурившейся доченьке. Стоя на ступеньках вагона, девушка вбирала в себя образ Мамы.