Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун (сборник) - страница 25

Я пошла к соседской девочке по имени Айчжи. Она была примерно одних со мной лет, густобровая, с черными глазами, яркими зрачками; кожа у нее была смуглой, словно лепестки темного пиона. Ее отец занимал пост секретаря партийной ячейки бригады, а шестой дядюшка был бригадиром, так что они общались по-свойски. Мать Айчжи прозвали Златозубкой, поскольку она вставила себе золотые зубы. Златозубка была миниатюрной женщиной с нежной кожей, она искусно вышивала, а ее дочь Айчжи занималась вырезанием из бумаги. Я и ходила к Айчжи вырезать из бумаги. Дома у них было чисто и уютно: простыни из грубого полотна аккуратно разглажены, в воздухе витал нежный цветочный аромат. Деревенские говорили, что Златозубка не могла иметь детей, а Айчжи удочерили. Как Златозубка вышла замуж и откуда она вообще взялась, в деревне никто не знал. Это была загадка. Семья Айчжи определенно отличалась от деревенских семей, все у них было так изысканно и опрятно. Когда я вырезала с Айчжи фигурки из бумаги, то напрочь забывала все свои горести и страхи. В уютной обстановке можно было частично избавиться от бремени. Впоследствии, пребывая в расстроенных чувствах, я искала освобождения в материальной красоте, например, шла по бутикам, смотрела фильм или отправлялась на концерт – все это помогало отвлечься и отдалиться от реальности. И потихоньку душившие меня заботы переставали казаться такими уж непреодолимыми.

Потом Айчжи подарила мне маленький мешочек для духов, сплетенный из шелковых нитей, а я ей – половинку карандаша.

Так миновал день. Тихо и без происшествий. Ночью я спала крепко.

На следующий день были назначены похороны.

Пятый дядюшка был старейшим, поэтому ему доверили разбить глиняный таз[30]. После этого длинная похоронная процессия пересекла Хуанхэ и отправилась на старое семейное кладбище к северу от дамбы.

Большая часть деревни располагалась к югу от дамбы, там же была и ярмарка. Район к северу от дамбы примыкал вплотную к Хуанхэ, народу здесь жило мало, поскольку все боялись, что не смогут укрыться во время сильного наводнения. К северу от дамбы занимались землепашеством. Сеять-то сеяли, но урожай никто не гарантировал. Однако в те годы, когда по счастливой случайности не бывало сильных наводнений, на увлажненной рекой почве хлеба поспевали весьма неплохо.

Похоронная процессия получилась длинной. Передние ряды уже дошли до кладбища, а задние еще не добрались даже до околицы.

Мы шли в самом начале процессии. На кладбище росли столетние древние софоры и тополя, густо стелился туман. Наш семейный участок был большим, там лежали все ушедшие предки. Деревенские не боятся кладбищ. Они проще относятся к переходу от жизни к смерти. Второй дядюшка Бинчэнь построил с западной стороны кладбища двухкомнатный домик, жил там с женой и детьми и ничуточки не боялся.

Били в барабаны, звучала сона – так сразу и не поймешь, то ли горесть, то ли радость, то ли скорбь. Когда бабушкин гроб на веревках опускали в могилу, все так разрыдались, что заглушили даже грохот барабанов.

На моих глазах отец катался по земле с громкими криками. Он был самым младшеньким, как говорилось, «последышем». Бабушка родила его в сорок пять. Он висел на ее высохшей груди и питался материнским молоком до семи лет. Мой отец оплакивал свое сиротство.

Мама прижимала меня к себе и плакала. Она плакала, вспоминая то добро, что видела от бабушки. Когда родители поженились, маме было всего шестнадцать, а отец – на семь лет старше. Он работал в отделе министерства водного хозяйства на реке Хуанхэ, а мама в самом начале их брака жила в деревне. Это моя бабушка настояла, чтобы отец перевез маму в Кайфэн и осел там. В противном случае неизвестно, когда бы он сам на это сподобился. Отец всегда ценил свободу. Если бы мама и дальше жила у бабушки под крылом, он бы и в ус не дул. Впоследствии мама частенько говорила нам: «Как хорошо, что бабушка подвигла нас с папой на переезд в город. Еще бы несколько лет, и мы не смогли бы переехать при всем желании, городскую прописку стали давать с трудом, так что у вас троих была бы деревенская прописка, так и жили бы в деревне всю жизнь». Я понимала, что мама имеет в виду. Дело не в том, что деревня плоха или жить в деревне зазорно, просто в ту эпоху разница между городом и деревней была очень велика, и обладатели сельской прописки считались людьми второго сорта, это факт.