В бассейне «Москва» возились рабочие. Мне было приятно, что с голограммой у них ничего не получилось. А мысли убегают, словно не хотят иметь со мной дела – все осень. Не люблю осень. Пусть Пушкин, Тютчев и Фет расписываются в своей любви к этой старой деве, а меня осенью просто тошнит. Я вообще не умею страдать. А страдать беспричинно, просто от осеннего сплина (все умирает кругом, видите ли) – для меня невыносимо. Разум ждет зимы, тело скучает по лету, а душа мечтает о весне. Осенью я, вроде как, и не живу.
Хорошо, что Мара работает на «Девятьсот пятого». Там рядом Ваганьковское кладбище, и можно купить дешевые цветы. Мара уже стояла на проходной, когда я примчался туда с маленькой красной розой. Она улыбнулась.
– Я не слишком опоздал?
– Нет. Цветочек мне?
– Твоему шефу. Где эта твоя столовая?
– Пошли.
Черт. Кто придумал эту столовую?! Ты вначале платишь деньги, получаешь чек, а потом с этим чеком мучительно ищешь то, что заказал.
– Слушай, Мар, а что это «3.700»?
– Салат какой-нибудь. Ты заказывал салат?
– Уже не помню. Так: суп у меня есть, правда, почему-то рыбный…
– А ты какой хотел?
– Борщ.. Отбивная есть, оладьи.. хрен с ним с салатом, чего не хватает?
– Компота.
– Верно. «1.700». А у тебя все есть?
– Угу.
– Как ты так разобралась?
– А я просто сразу беру, что нравится, а на чек не смотрю.
Ну вот мы сели.
– Приходи ко мне сегодня вечером.
– С чего бы?
– Отметим твой день рождения.
Мара улыбнулась губами.
– Ты помнишь.
– У меня записано. Кстати, вот тебе подарок, – я достал из кармана эту несчастную голову. – Поливай ее, и вырастет травка.
– Какая?
– Зеленая.
– Спасибо. Очень мило.
Я смотрел то на Марины брови, то на ее кулон. Брови у нее очень красивые: черные, ровные и блестящие. Кулон тоже интересный – сделанный из тонких золотых прутиков слон с большим жемчужным глазом. Марины губы двигаются. Большие терракотовые губы, у моей мамы такого цвета кафель на кухне, мне очень нравится. Она ведь что-то говорит.
– … приехать сегодня не приеду. Ты же знаешь, как я далеко живу. Но на выходные у меня есть план.
– Какой план?
– Поехать на дачу. У меня есть ключ от домика в Кратово. Ты был в Кратово?
– Как-то раз в Жуковском.
– Я не поняла, ты согласен?
– Согласен? А, да, конечно. А сегодня ты не приедешь?
– И завтра не приеду. А вот в Кратово…
– На выходные. Взять вина и стихов диван?
– Хватит и раскладушки. Пошли отсюда. Вон, видишь, Отар Кушинашвили еду заказывает.
– Урод.
Я предложил Маре сходить на кладбище, но она отказалась. Тогда мы сели на 35-й троллейбус и целый час просто катались. Почти приехали в Сербор. Я люблю троллейбусы больше автобусов и трамваев. Садишься на высокое сиденье и едешь, как на омнибусе. Почему-то у троллейбусов самые интересные маршруты.
В понедельник, когда хоронили Ревекку, Анна, как обычно, пошла в школу. Школа находилась на «Калужской», потому что была не просто школа, а спец. То есть когда-то она была обычной средней, а потом ее разделили на четыре профиля: математический, гуманитарный, химико-биологический и физкультурный, и стали принимать учеников за плату.
Расклад в школе был такой: в матклассах учились ботаны, в физклассах – дауны, там любой урок можно было заменить баскетболом или дзюдо. В химклассах – какие-то больные, которые действительно хотели быть химиками, и только в гумклассах, классах «Г» – нормальные люди со здоровой психикой, которые получали нормальное образование, не слишком загружавшее мозги, разве что два языка: английский и французский. Обещали, что будет латынь для желающих.
