Настроение у меня было как раз для работы. Я перевел начерно главу (вначале я пишу что-то на бумаге, а потом красиво и осмысленно набиваю это в «кипятильник»). Еще неделя, и перевод можно сдавать. Потом выпил растворимого кофе на кухне.
– Этот уехал? – как бы между делом спросила Зоя, которая варила там кашу.
– Почему?
– Дверь заперта, плаща нет.
– А я откуда знаю?
– Видела вчера, вместе пришли. Пьяные.
Все, замечен в сотрудничестве с врагом.
– Уехал. (Театральная пауза). Но вернется через пару дней. С работы уволится и вернется.
Зоя хрюкнула и пошла класть масло обратно в Ревеккин холодильник.
Детский сад какой-то. Я вернулся в комнату, открыл ящик стола и достал белую папку. Два моих рассказа и несколько, как я думаю, удачных стихотворений. Что я вчера ему нес? Что я плохой писатель, потому что устарел, еще не родившись? Современная мысль и форма от меня безнадежно ускользают – по мне, так современное искусство настолько стремится быть в авангарде… в авангарде всего, что совершенно утратило связь с реальностью. Кино создается из кино, книги из книг, картины из картин. В любой рецензии можно прочесть: «Финал произведения отсылает нас к.. начало к…, которое, в свою очередь, отсылает нас к…». И еще раз отсылает. Так и едешь со всеми пересадками. Книга – это путешествие, а писатель… а писатель – пилигрим, пролагающий путь другим. Может, я просто боюсь отправиться в это странствие, боюсь, что потеряюсь на первой же развилке?
С этой свежей мыслью я убрал папку в стол и сел печатать то, что уже перевел. Зрение у меня минус три, но по жизни я очки не ношу, только, когда работаю. К полудню я закончил, выключил махину, побрился, почистил зубы, надел чистую толстовку и позвонил Маре на работу. Она работает секретарем какого-то завотдела «Московской Правды», и у нее есть перерыв на обед.
– Добрый день. Мара Алексеевна?
– Я слушаю.
– Это Юрий Викторович. Мне было назначено.
– Юрка! Куда ты меня поведешь?
Фразочка прямо как из кино. Прижав трубку к плечу, я достал из заднего кармана деньги и пересчитал. Выходил «Макдональдс». Я начал считать еще раз.
– А хочешь, пойдем в столовую «М-К»? – предложила Мара.
– Это где?
– Да здесь же, в нашем здании. Там хорошо кормят и недорого. А потом что-нибудь придумаем. Я на пару часов отпрошусь.
– А тебе ничего не будет?
– Не-а, тут девчонка меня заменяет. Наш босс до сих пор толком не знает, как мы выглядим. Когда ты сможешь подъехать?
– Так. От Кропы до Девятьсот пятого… Где-то через полчаса.
– Давай тогда ровно в час. Подходи к главному входу, я спущусь к охранникам с пропуском. Окэ?
– Окэ. До встречи.
Мара первая повесила трубку.
Я надел куртку, ботинки и побежал вниз по лестнице. Я решил пешком идти до «Боровицкой», чтобы поменьше ехать на метро. Я шел по Волхонке и радовался, что живу именно здесь, рядом с Пушкинским музеем. Я, можно сказать, вырос в Пушкинском музее, у меня был абонемент почти на все курсы лекций с четвертого по девятый классы, я играл в здешнем драмкружке в пьесах, которые сочиняли здешние же одухотворенные девочки. Античный зал я вообще воспринимал, как свою резиденцию: я тут делал уроки, знакомился с разными людьми или просто думал. Почему-то эта любовь к Пушкинскому музею не распространилась на весь район. Я до сих пор знаю его не очень хорошо, и названия половины переулков для меня звучат дико. Например, Могильцевы переулки – где они вообще? Как там могут жить люди? Скорее всего, упыри.
