Сопротивление из последних сил
Но не все склонили головы. Кузнец Артём, человек с руками толщиной в оглоблю и лицом, изрезанным шрамами от искр и металла, не собирался сдаваться. Он стоял у входа в цех, сжимая свой молот, чья рукоять была отполирована его ладонями за годы работы. Его глаза, тёмные и горящие, смотрели на казаков с такой ненавистью, что даже Кудашев на миг остановился. Артём был не просто кузнецом – он был легендой завода, человеком, чьи подковы считались лучшими в уезде, чьи плуги пахали самую твёрдую землю. Он знал, что завод – это не просто камни и железо, это их дом, их жизнь, их честь.
– Забирайте своё железо, псы! – крикнул он, и его голос перекрыл шум костра и крики казаков. – Но завод наш! Не отдам!
С этими словами он бросился на ближайшего казака, размахнувшись молотом. Удар был таким мощным, что череп врага треснул, как глиняный горшок, и казак рухнул в снег, не издав ни звука. Но Артём не успел нанести второй удар – трое казаков набросились на него, их сабли сверкнули в свете костра. Он отбивался, как медведь, окружённый собаками, но удар приклада в затылок свалил его на землю. Артём упал, его кровь, горячая и алая, растеклась по снегу, как ручей, что пробивается сквозь лёд. Перед тем как потерять сознание, он прохрипел, глядя в небо:
– Завод наш… Не отдам…
Казаки пинали его, смеясь, но их смех был нервным – они видели в глазах Артёма то, чего боялись сами: непреклонность, что не сломить ни саблей, ни огнём. Его утащили в сторону, связав верёвками, как зверя, но даже в беспамятстве он сжимал кулаки, будто всё ещё держал свой молот.
Пепел надежды
К полудню казаки ушли, оставив за собой руины и смерть. Они увели пленных – тех, кто ещё мог идти, – забрали мешки с зерном, инструменты, даже иконы, что нашли в домах. Цеха, что ещё утром гудели от работы, теперь пылали, их каменные стены трещали от жара, а крыши обрушивались с оглушительным грохотом. Дым, чёрный и густой, поднимался к небу, застилая солнце, и его тень падала на снег, как саван. Площадь перед заводом была усеяна телами – тех, кто сопротивлялся, и тех, кто просто оказался на пути. Кровь, замерзая, покрывалась коркой льда, и её алые пятна на белом снегу были похожи на цветы, что никогда не распустятся. Женщины, оставшиеся в живых, рыдали, собирая обгоревшие иконы и куски одежды, а дети, чьи глаза уже не могли плакать, смотрели в пустоту, как Колька, потерявший свою икону.
Среди развалин, под обгоревшими балками одного из цехов, нашли табличку, выкованную Артёмом ещё при прежнем хозяине завода. Она была небольшой, но тяжёлой, из чистого железа, и её надпись, грубая, но гордая, гласила: «Железо гнётся, но не ломается». Огонь искорёжил металл, буквы покрылись копотью, но слова всё ещё можно было прочесть, словно сама сталь отказалась сдаваться. Один из уцелевших рабочих, старик с обожжёнными руками, поднял табличку и прижал её к груди, как святыню. Он не плакал – его слёзы высохли ещё в тот момент, когда увидел тело Артёма, но его губы шептали:
– Не сломались… Не сломались…
Шермитский завод пал, но его дух, закалённый в огне и крови, остался жить в этой табличке, в этих словах, в памяти тех, кто пережил тот день. И где-то в глубине души каждого, кто видел этот пепел, тлела искра – искра, что однажды могла разгореться в новый огонь, огонь мести и свободы.
9 января 1774 года. Сарапул. Церковь Вознесения
