– Ты сегодня какая-то рассеянная, – проговорила Барбара, отправляя в рот новую порцию каши.
– Что? – переспросила я зачем-то, когда с первого раза услышала, что она сказала.
– Ну, а я о чем? Рассеянная.
– Мне нужно выспаться и все будет хорошо.
– И посетить сестру Хелен, – строго посмотрела на меня.
– И посетить сестру Хелен, – повторила я, соглашаясь.
Встав из-за стола, я больно ударилась и без того пострадавшим коленом об угол и сморщилась. Слезы выступили на глазах, я на несколько секунд закрыла веки, ожидая когда перед ними перестанут маячить цветные пятна.
Кто-то положил руку на мое плечо, я подумала, что это Барбара, но когда открыла глаза, увидела Святого Отца.
– Все в порядке? – обеспокоенно проговорил он.
Я осмотрелась. Глаза всех послушниц были обращены к нам, я взмолилась Всеотцу, чтобы он нашел им занятие поинтереснее, чем пялиться.
Я быстро кивнула и поспешила выйти в коридор, чтобы успеть прогуляться по двору до молитвы. Колено ныло, но я упорно игнорировала боль, просто шла, почти бежала на свежий воздух, даже не подумав, что на улице уже глубокая осень и без верхней одежды мне будет холодно.
Солнечный свет, играющий на каменных плитах, на мгновение успокоил мои измотанные нервы. Однако короткая передышка была недолгой, так как быстрые шаги отца Доминика эхом отдавались у меня за спиной.
Я обернулась и встретилась с его пронзительным взглядом, который скользил по моему, наверняка, встревоженному лицу.
– Сестра Агата? Ты так быстро ушла. Мне передали о том, что ты получила пощечину от сестры Долорес, – мягкий баритон разливался по ветру, и шелест ветра в остатках листвы кленов сглаживал и без того ровную речь, делая слова нежнее шелка, а голос слаще спелых персиков.
– Все в порядке, – кивнула я.
– Остался след, – проговорил он и погладил меня по щеке.
Мой мир взорвался в этот момент сотнями бабочек. Нет, наверное, это случилось раньше.
Это произошло, когда отец Доминик впервые вошел в молельный зал.
Пылающая плоть и сладкая боль запечатленная на припухших от поцелуев губах. Я чувствую, как слезятся глаза, а сама – горячее самого ада и глубин преисподней. До боли в мышцах широко улыбаясь, подползаю, сдирая колени в кровь о шершавый деревянный пол церкви.
– Поцелуй меня, ну же, – хриплый от возбуждения мужской голос растягивает слоги.
Поцелую, ведь не могу отказать такой сладкой просьбе, полностью соответствующей моим собственным желаниям.
И я, смеясь, подползаю еще ближе, не обращая внимания на щепки впившиеся в колени, пока он притягивает меня так жадно и властно, прижимает так тесно и страстно, что я хочу утонуть в его теле, напряженном как грозовое облако.
Я вскакиваю на постели, тяжело дыша. Мое сердце отбивает бешеный ритм, на губах привкус крови и тело горит, наверное, адовым пламенем.
Грешница. Только им снятся такие греховные сладострастные сны, ключевой фигурой которых является святой отец.
Падаю на подушки, откидывая влажные волосы со лба. Стоит на мгновение закрыть глаза, как в мыслях снова всплывает лицо отца Доминика, улыбающегося совсем нескромной улыбкой. Застонав от безысходности, зарываю голову в прохладные подушки.
Рассвет еще не вступил в свои законные права на небосводе. Я оделась и вышла из комнаты, чтобы привести себя в чувство, хотя бы попытаться.
Уже почти осенний ветер моментально начал дуть со стороны Севера, сдувать пыль и остатки опавших прошлогодних листьев с дорожки по которой я шла к старому кресту, появившемуся здесь с самого основания монастыря.
