Читать онлайн Константин Бондарь - МЕЖДУ СЛАВИСТИКОЙ И ИУДАИКОЙ. Книга промежуточных итогов

© Константин Бондарь, 2020

ISBN 978-5-0051-5129-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Эта книга создавалась как рассказ о себе и своем времени, как «прямой разговор о жизни», если перефразировать одну из дневниковых записей Лидии Гинзбург. С другой стороны, в ней говорится об историко-литературной работе, которой я занимаюсь вот уже четверть с лишним века после окончания университета.

Предметом моего внимания были три ключевые темы: изучение одного из важнейших терминов средневековой культуры – «Чудо» – в текстах различных жанров; анализ повестей о царе Соломоне в средневековой книжности; обзор творчества нескольких, ныне забытых русских писателей XIX в. Вместе взятые, они составляют то, что, говоря словами Евгения Шварца – Короля – актера Эраста Гарина из фильма «Золушка», «можно предъявить» на приближающемся полувековом рубеже.

Ученый ли выбирает свою тему, тема ли ждет ученого, который за нее возьмется? Или так: «человек породил слово или <…> сам порожден им?» – задавался вопросом Евгений Водолазкин. Эти вопросы были одним из стимулов моей работы.

Книга писалась как нечто среднее между мемуарами, очерками памятных встреч и сборником научных статей в двух основных сферах моей деятельности – славистике и иудаике. Однако это не ученый труд в прямом смысле слова. Да, основное его содержание – филологическое, источниковедческое; мои наблюдения и выводы основаны на изучении источников и чтении специальной литературы. Вместе с тем, мне хотелось предложить неторопливый разговор о выборе жизненного и профессионального пути, о судьбах людей и текстов. Строгим же научным критериям соответствует Приложение с полным списком моих публикаций.

Продолжая вспоминать Лидию Яковлевну, «…работа должна быть поднята если не до пафоса, то хотя бы до профессии, иначе она раздавит бездушностью». Так мог написать человек, сделавший в юности осознанный выбор поведения и повседневного существования. К этому стремились и мы, филологи начала 90-х, в студенческую пору, когда путь в науку казался трудным, почти непроходимым. Нас утешала мысль о том, что когда-нибудь мы обретем собственный голос и выйдем на верную дорогу. Мы шли навстречу ожидавшим нас испытаниям «с открытым забралом». Полученный опыт, в конце концов, стал тем, о чем и стоит писать, – неповторимой историей поисков и странствий.

И вот теперь, думая с любовью о бабушке и дедушке, в чьем благословенном доме пробудилось и окрепло мое призвание, я благодарю моих близких – жену, сына и дочь – за счастье ежедневного общения. Я сердечно приветствую издалека мою маму Нину Бондарь, чья щедрая поддержка на протяжении многих лет была незаменимой.

Невозможно переоценить помощь друзей, особенно Кати Полян, разделившей со мной трудности отбора и расположения материала в книге, и Олега Коваля, которому я обязан удачным названием.

Всем им я и посвящаю свой труд.

Ранней весной далёкого 1979 года мне посчастливилось присутствовать на лекции Ю. М. Лотмана в актовом зале Тартуского университета, посвящённой проблеме автопортретности в научном творчестве. Речь шла о вольных и невольных, не осознанных автором проявлениях его личностного своеобразия в исследовании, предметом которого могут быть и проблемы математики или физики, и особенности поэтики художественного текста. В монографии учёного, говорил Юрий Михайлович, автобиографическое начинается уже с имени автора и его фото. Вот об этой лекции мне вспомнилось, когда я читал очень авторскую, местами автобиографическую, мемуарную, но всецело историко-филологическую книгу Константина Бондаря.

Перед нами – книга личного опыта, возникшая как осмысление автором предварительных итогов на нынешнем этапе его жизненного пути и активной работы в науке, а именно в славистике и иудаике, где К. Бондарь особенно плодотворно трудился и продолжает свои исследования в интереснейшей смежной области – иудеославистике.

Среди очерков, вошедших в книгу, находим и писательские портреты, историко-культурный и хронологический диапазон которых очень широк: век восемнадцатый и девятнадцатый встречаются с ХХ-м и даже ХХI-м, под одной обложкой – очерки о Владимире Одоевском и Евгении Водолазкине. Пишет К. Бондарь и о полузабытых и забытых литераторах и учёных – Иване Хрущове, Иване Явленском, Василии Якимове. Принципиально важным мне представляется сочетание эстетического и этического критериев в бондаревских оценках: переводчик Шекспира Василий Якимов стремился к формальной точности, а художественного дарования ему явно недоставало, однако это был честный труд, вне каких-либо «посторонних целей», в отличие от жизненных стратегий героя другого очерка с «говорящим» названием: «Слово и мундир. Иван Хрущов». Мне по душе такая аксиология, когда мы говорим не только о «вкладе в науку» или о художественно-литературных достижениях творческой личности.

Профессиональное в этой книге перетекает в личное и наоборот, она – и дань благодарной памяти. Характерно, что открывает её мемуарный очерк «К истокам призвания. Прогулки с дедом» – о Михаиле Бондаре, ставшем примером противостояния «агрессивному невежеству, самодовольной ограниченности и житейской мелочности». Большой книжник, колоритная личность, дед был, по словам К. Бондаря, из тех людей, которые «как будто больше самого себя». Он видел больше и дальше многих, когда сказал однажды внуку: «Ты будешь работать со словом!» Дедовское пророчество сбылось.

Автор называет деда своим первым учителем, и когда уже им самим, Константином Бондарем, пройдена немалая часть жизненного и творческого пути, неизбежным становится опыт самопознания, который так естественно сочетается со словами благодарности всем наставникам и учителям. Есть в книге портреты любимых учителей, профессионалов высочайшего уровня – лингвиста Ефросиньи Широкорад, литературоведа Леонида Фризмана, историка и археолога Владимира Михеева.

Один из очерков автор посвятил незабываемым годам преподавания и научной работы в Восточноукраинском филиале Соломонова университета, который возглавлял Борис Элькин.

Вспоминая о том, с каким трепетом рассказывала ему Ефросинья Фоминична Широкорад о старых профессорах – своих учителях, автор не без трепета замечает: а от них ниточка тянется «к тем, кто слушал лекции самого Потебни». И Константин Бондарь, современный израильский учёный, автор основательных, отличающихся научной новизной книг и статей (с библиографией можно ознакомиться в приложении), – воспитанник и продолжатель традиций харьковской филологической школы.

Игорь Лосиевский,

заведующий научно-исследовательским отделом документоведения, коллекций редких изданий и рукописей Харьковской государственной научной библиотеки им. В. Г. Короленко, профессор Харьковской государственной академии культуры, доктор филологических наук

Однажды, – рассказывала в одном из интервью 90-х годов Бел Кауфман, – я написала письмо своему дедушке. Оно начиналось так:

«Дорогой дедушка! Я хочу рассказать тебе о том, что произошло со мной и с тобой с тех пор, как ты умер…»

Пример Бел Кауфман вдохновляет меня давно. Ей было пять лет, когда не стало ее деда Шолом-Алейхема, но всю жизнь он незримо сопровождал ее. Мне посчастливилось прожить с дедом намного дольше, но эта книга, пожалуй, – тоже послание, адресованное дедушке с высоты прожитого почти полувека, в котором я хотел бы рассказать ему о том, что со мной произошло за эти годы. «Я – это мой дед», – привык я кратко описывать то исключительное влияние, которое он на меня оказал. Почему так сложилось? Я рос в полной, большой семье, где были родители, две бабушки, которых я очень любил, тетя. И все-таки дед…

Михаил Бондарь – филолог, фронтовик, учитель, библиофил, проживший три четверти ХХ века, стал тем человеком, который определил мою взрослую жизнь. Он был сыном своей эпохи, выжившим в страшные времена. Первым в своем роду он стал интеллигентом, и исповедовал он только одну веру – в человека. По специальности дед был филологом, но прожил свою жизнь скорее как историк, потому что преподавал общественные науки, активно интересовался прошлым и современной ему политикой, окружающим миром, собирал книги и следил за прессой. При этом он не был ни фанатиком, ни догматиком, а жизнелюбие и неповтиримый юмор подарили ему лет пятнадцать в борьбе с тяжелой болезнью. И сегодня у меня нет сомнений, что общение с дедушкой было не только уроком стоического отношения к жизни, но и прививкой против больших бед – агрессивного невежества, самодовольной ограниченности и житейской мелочности.

Представим, например, такую картину: пожилой мужчина и мальчик неспешно уходят вдаль по парковой аллее. Они о чем-то негромко и неторопливо беседуют. Мужчина изредка останавливается, чтобы закончить мысль или привести пример, пошутить или припомнить забавный эпизод. «Кто знает?» – задумчиво спрашивает он себя при этом. На самом деле остановки нужны не только для этого: после инфаркта ему приходится справляться с повышенной усталостью и бросать под язык таблетку нитроглицерина. Так они могут гулять пару часов, и общение их не утомляет. О чем они говорят? Например, перечисляют великих писателей, вспоминают римских или русских императоров, политиков и деятелей прошлого, полководцев и путешественников, мечтают о будущем. И сегодня я частенько ловлю себя на мысли, что о многих вещах впервые услышал от деда. Атласы, энциклопедии, инструменты; имена философов, поэтов, киноактеров и множество других вещей, всплывая в памяти, возвращают меня к временам этих прогулок. В наших разговорах мелькает Харьков прошлых десятилетий, довоенный Донбасс или совсем уж мифологическое Волощино, откуда подростком дед уехал навсегда. Имена писателей произносятся так, как если бы они были нашими знакомыми, а люди из минувших эпох все еще оказывают воздействие на нашу жизнь (к слову, воспоминания всегда были у деда настольными книгами). В этих беседах могло быть все, что угодно, но только не злословие и не сплетни. Негодуя на дураков или подлецов, дед не опускался до ругани, хотя крепкое словцо любил. Столь же нетерпим он был к болтунам и пустословам, а недоразумение или обиду обычно обращал в шутку, приговаривая: «Извини, если что не так!» Была у него и присказка на прощание: «Если что, отбей телеграмму!»

Я всегда воспринимал своего деда как человека пожилого. И действительно, он рано начал стареть, а после первого инфаркта стал стареть стремительно. Ко времени, когда наше общение стало значимым фактом моей биографии, активная жизнь была у него уже в прошлом. Возможно, это было одной из причин пристального и вдумчивого внимания деда ко мне. Я родился вскоре после его 50-летия, воспринятого им как жизненный пик, с которого начинается спуск вниз (к этому сквозному для его мировоззрения образу он постоянно возвращался), и стал приложением его учительского, читательского и житейского опыта.

Дедушка появился на свет в 1922 г. в семье простого сельского труженика. Он был старшим из пяти детей Израиля Бондаря и его жены Цили, живших в селе Волощино Кривоозëрского района теперешней Николаевской области Украины (бывший Балтский уезд Подольской губернии). Однако, рожденный в глубинке, дед не был провинциалом. И, сколько я помню, он всегда придавал значение дате своего рождения: из его поколения немногие вернулись с войны, и дед считал свою послевоенную жизнь подарком. О ком-то (например, о любимом поэте Юрии Левитанском) дед мог сказать: «Он моего года», и эта лаконичная характеристика приобретала особую многозначность.