Между Тенью и Фарфором - страница 26

Тохина фраза про злые мысли отчего-то зацепила Шумского. Может, ему привиделась связь с недавними происшествиями? Рассказать Тохе или нет? Вообще-то, излить душу хоть кому-нибудь хотелось, и, пожалуй, верстальщик – подходящая кандидатура, только надо подождать, пока он дойдет до кондиции. Проще говоря, до того состояния, чтобы выслушать, но потом ничего не вспомнить.

– Не знал, что ты увлекаешься зороастризмом, – Василий отхлебнул пенный напиток и удовлетворенно кивнул – отменное пиво! – Давно это у тебя?

– Говоришь, как про болячку. Но нет, недавно. И не бери в голову: я так болтнул, для пущего эффекта. А на самом деле шут их знает, как они одеваются, зороастрийцы эти.

– Чего тебе пулять в меня эффектами? Я ж не влюбленная барышня.

– За что и выпьем, друг Василий.

Тоха одним глотком осушил бокал и заказал еще. Однако Шумский подозревал, что перед его приходом приятель не побрезговал водочкой – с одного пива-то так не захмелеешь…

Некоторое время парни просто тянули напитки, лениво перебрасываясь короткими предложениями: обсуждали недавний футбольный матч, редакционные дела.

– А ты чего не уехал к родителям? Ведь куча дней выходных, у нас редко такое счастье выпадает! Ты ж из района, – с наскока изменил тему верстальщик.

– Не соскучился, – отрезал Василий, отводя взгляд.

– Не хочешь говорить… – хорошо поддавший Тоха, тем не менее, не утратил проницательности.

– Не хочу.

– И правильно. Я о своих тоже говорить не особо люблю. Но знаешь, что странно: попытался тут вспомнить важные фрагменты из детства, и, чтоб ты думал? Почти ничего не помню! Как чистый лист. Словно и детства никакого не было. Даже обидно как-то, – последовал большой глоток. – Только застряло в голове, как я во втором классе стих наизусть шпарил…

Василию стало интересно: в сущности, Тоха не распространялся о себе, а алкогольный градус явно толкал его на откровения. Шумский не мог не подумать, что за участие в подобном разговоре полжизни отдала бы последняя Тохина пассия (Людочка, кажется), хвостом за ним ходила, пока он решительно не отсек этот самый хвост.

– Все стихи в школе отвечали. Чем твой настолько выдающийся? – Выказал любопытство журналист.

– Нам велели выучить Есенина, что угодно, на свой страх и риск. Я и выучил про мальчика, который ковыряет в носу, – ответил Тоха и немного заплетающимся языком продекламировал:

«На улице мальчик сопливый.

Воздух поджарен и сух.

Мальчик такой счастливый

И ковыряет в носу.

Ковыряй, ковыряй, мой милый,

Суй туда палец весь,

Только вот с этой силой

В душу свою не лезь».

– Ты это выдал в началке?! Учительница-то как отреагировала?

– Как! Припухла, конечно, на своем стуле, но пятерку поставила. Правда, в дневнике под пятеркой приписала послание для родителей, чтоб уделили внимание литературным предпочтениям сына. Зато одноклассники весь день меня осаждали, смотрели с восторгом, записывали строчки под диктовку. Я, можно сказать, стал героем дня…

Глаза верстальщика влажно блестели от хмеля и воспоминаний. Василию вдруг привиделся ореол вокруг него, но не темный, ставший очень узнаваемым, а слегка сверкающий, будто Тоху обвели по контуру глитером. Потом этот контур стянулся в одну точку и упал на скатерть маленьким шариком, похожим на бриллиант. Ошалевший Василий не успел подхватить таинственный кристалл, и он укатился под стол: искать его там никакого смысла. Тоха, естественно, ничего не заметил. «Это что-то новенькое, – подумал удивленный Шумский, – но в кои-то веки совсем не пугающее».